В самом начале и я несколько раз попадала под раздачу, даже мама Люба не могла меня защитить. А однажды разборки показательно "застукало" начальство – и меня отправили в карцер. Из-за этого теперь у меня нет даже шанса на условно-досрочное освобождение, о котором я так мечтала с первого дня пребывания здесь. 

За работу нам платят сущие копейки. Получив зарплату, женщины идут в местный магазин и покупают какие-то радости. Я не могу себе этого позволить, поскольку часть суммы ежемесячно перечисляю на счёт пострадавшего. Материальная компенсация, которую меня обязал выплатить суд, настолько велика, что вряд ли при жизни мне удастся погасить этот долг. 

Я много думаю об этом мужчине, постоянно мысленно прошу у него прощения. Просила маму узнать, как его состояние, но ей не удалось – информация о состоянии здоровья граждан у нас охраняется, как государственная тайна. Жив ли он? Какие у него перспективы? Помогло ли лечение, на которое я дисциплинированно перечисляю деньги? Страшно существовать с мыслью о том, что сломала чью-то жизнь. 

На улице стоит невыносимая жара, в цеху кондиционеры не предусмотрены. Женщины постарше нередко падают в обморок. Их поливают водой, приводят в себя и заставляют продолжать работу. Продукция, которую мы шьём официально, сдаём на склад. За левыми заказами обычно приходит кто-то из начальства, и за качеством этих изделий придирчиво следят. Чаще всего мы шьём униформу и спецодежду, но бывают и повседневные вещи, и даже платья. 

Как-то я не удержалась и померяла одно из них. До зуда хотелось вспомнить, что я – женщина, а не бесполый робот. Когда надзирательница это увидела, то обругала меня последними словами и толкнула так, что я отлетела метра на полтора и больно ударилась о стол. Привыкнуть к такому обращению невозможно, сколько бы я ни старалась. 

Как-то мы выполняли огромный левый заказ. До кроватей удавалось доползти лишь часа в два ночи, а в шесть – снова подъём и с семи – опять за машинки. Невыносимая жара сбивала с ног. 

Тамара, пятидесятилетняя женщина из моей бригады, в те дни часто жаловалась на плохое самочувствие. Все очень любили и уважали её, а потому старались помогать с нормой и прикрывать от надзирательниц. Несколько раз она обращалась к медсестре, но та обвинила её в симуляции и даже угрожала наказанием. А потом у Тамары во время работы случился инсульт. Её отнесли в санчасть, где сотрудники просто положили на кушетку и ушли. Никто не торопился вызывать "скорую" и везти её в больницу. Когда же наконец её доставили в реанимацию, они почти сразу умерла. 

Известие о смерти женщины всколыхнуло заключённых и спровоцировало бунт. Было так страшно! Для укрощения восставших прислали войска, и они открыли по нам огонь. Активисты начали отступать, в узком коридоре возникла давка. Статистики убитых, раненых и арестованных никто не знает, но когда всё улеглось, в колонии установился настоящий террор. 

Со вчерашнего дня надзирательницы неожиданно притихли. Нас, на удивление, отпустили после обеда из цеха и заставили драить территорию. По колонии пополз слух, что ожидается приезд комиссии. По рассказам старожилов, обычно комиссия осматривает организованные к её появлению "потёмкинские деревни" и уезжает. Ничего другого мы не ждём и на сей раз. 

Заключённые – не люди, мы совершенно бесправны и нужны начальству лишь как бесплатная рабочая сила. Никому нет дела до реальных условий, в которых нас содержат. Когда попадаешь в колонию, теряешь всё – и свободу, и гражданские права. Остаются и приумножаются только обязанности. 

Неожиданно в разгар работы надзирательница зачитывает фамилии трёх молодых женщин, которых срочно вызывают к начальству. Переглядываемся, пытаясь понять, в чём мы провинились… 

Переглядываюсь с мамой Любой, в поисках хотя бы моральной поддержки. За два года, проведённые здесь, я так и не научилась быть сильной и отважной. Люба – моя поддержка, защита, жилетка и вообще, как вторая мама. Она всегда стоит за меня горой. Но скоро у неё заканчивается срок – и мне придётся самой отстаивать себя и свои интересы. Думаю об этом времени с ужасом. 

В кабинет начальницы колонии мы заходим все втроём: со мной две молодые девушки, которые сидят за наркотики. Жмёмся друг к другу, понимая, что ничем хорошим вызов в этот кабинет никогда не заканчивается. 

Но вместо ожидаемой грозы всех заключённых мадам Тихомировой за столом сидит мужчина среднего возраста. Перед ним – две женщины, явно чиновницы. Это и есть комиссия? А где же начальница? 

Мужчина листает папку с документами, затем закрывает её и поднимает на нас глаза. 

- Проходите, присаживайтесь. 

Неуверенно опускаюсь на свободный стул. Страшно… 

- Сначала представлюсь. Я – новый начальник колонии Иван Фёдорович Смоленский 

Ничего себе! Вот это новость! Неужели бунт всё-таки не был напрасным? Хотя от той хоть было понятно, чего ждать. А этот может оказаться тем ещё кровопийцей. Разве нормальные люди идут на такую должность? 

- Проверка колонии только началась, но решение о моём назначении уже принято. И пока тут работает комиссия, есть возможность внедрить у нас в колонии одно новомодное веяние. 

 Он делает паузу, обводя глазами присутствующих, а у меня внутренности от волнения скручиваются всё туже. 

- В ваших делах указано, что до того, как попасть сюда, вы были студентками университетов, причём учились на бюджете. Я бы хотел обеспечить заключённых конституционным правом получения высшего образования и могу попробовать добиться для вас возможности продолжить обучение. Разумеется, дистанционно, не покидая колонии. 

За два года я забыла, как это – быть студенткой. И совсем не представляю, как можно в наш распорядок дня вписать занятия, если даже на сон времени почти не выделяется. 

- От вас требуется только принципиальное согласие. А дальше я запущу процесс согласований, он будет небыстрый. Потом ещё предстоит оборудовать помещение для дистанционных занятий, выбить необходимое техническое обеспечение. Так что речь, разумеется, не идёт о ближайшей перспективе. Но у каждой из вас есть запас времени, и я предлагаю использовать его с пользой. 

Мы молчим. Очень трудно поверить, что с нами разговаривают, как с людьми, и что за заманчивым предложением не последует ответного требования, например, стучать на сокамерниц или иным способом сотрудничать с новым начальством. Всем известно, что новое руководство всегда формирует для себя новую сеть осведомителей. 

- Вы же наверняка думаете о том, как будете жить после освобождения? – продолжает начальник. – Как планируете устраивать свою жизнь? 

Мне до этого момента ещё так долго… За это время мир изменится до неузнаваемости. Мысли о том, как я буду существовать в том незнакомом для меня мире, крошат душу на мелкие колючие осколки. Стараюсь об этом не думать. Но как не мечтать о свободе и нормальной жизни? 

Начальник говорит очень правильные вещи, и я бы с радостью продолжила учёбу, получила диплом, чтобы создать иллюзию причастности к происходящему за забором. Чтобы хоть кончиком пальца коснуться полноценной жизни. Чтобы не сойти с ума от ощущения своей неполноценности, уязвимости, бесправности, от страха перед отсутствием перспектив, от краха разбившихся надежд. Очень хочется согласиться. Но какова цена этой щедрости?