– Ну, наконец-то. Мы тут с ума сходим.

Учитывая, что в гостиной Тома одна, непонятно, кто эти «мы». Уж не ее ли шавка? Скидываю лохматое недоразумение с кресла и сам в него опускаюсь, попутно содрав с шеи галстук. Псина заходится звонким лаем, заставляя меня поморщиться. Сука. Я хотя бы в собственном доме могу побыть в тишине?

– Убери!

– Роб, ты уже не в офисе, – заводится жена, – меняй тон, ладно? Сделаю скидку на то, что ты еще не переключился.

– Шавку, говорю, убери. Тишины хочется.

– Пойдем, Матильда. Наш папочка сегодня не в настроении.

Так устал, что даже не огрызаюсь на это дебильное «папочка». Закрываю глаза. Кресло удобное и мягкое – не зря аж три месяца из самой Италии ждали. Уснешь – не заметишь, но не на пустой желудок. Прямо сейчас уснуть не дают мечты о хорошо прожаренном стейке. И виски, немного, всего на два пальца. Которое срубит враз. Как же я устал… Давно уже устал, просто сегодня это как никогда остро ощущается.

– Ну и во сколько обошлась эта авария? – проникает в сознание голос Томы. Я задерживаю в легких воздух, выдыхаю и только тогда открываю глаза. Ловлю лицо жены в фокус и зависаю, глядя на ту как будто по-новому. Интересно все же, когда мы стали настолько равнодушными ко всему, кроме собственного комфорта? В какой момент?

– Мне? Или девочке, которая, до сих пор непонятно, выживет ли?

Нет. Все же Томка не безнадежна. Или делает вид. Вон как старательно взгляд отводит, будто и впрямь смутилась. Впрочем, я уже завелся, так что это меня не остановит:

– Деньги – все, что тебя волнует, а, Том?

– Роб, ну ты чего все перекручиваешь? Я за дочь в первую очередь переживаю, разве это не естественно? О случившемся говорили даже в новостях. Можешь представить, каково нам?

– Явно лучше, чем девочке с черепно-мозговой.

– Уверена, ты уже оплатил ей самое лучшее лечение. А значит, что? Значит, с ней все будет в порядке.

– На это вся надежда.

– Ну а с ментами ты порешал? – опять принимается за свое Тома. Заглядываю в ее глаза, а вижу себя. Что толку обвинять жену в черствости, когда я и сам не лучше?

– Можно сказать и так. Милка спит?

– Угу. Я врача вызвала. Сделали ей укол. Она так сильно нервничает, Роб. Я переживаю.

– Ты бы этим не злоупотребляла, Том. Нам только не хватало, чтобы она подсела на какие-нибудь антидепрессанты.

– Ты опять сгущаешь краски, Роберт. У нас все под контролем.

– А сегодня я, очевидно, имел шанс в этом убедиться? – иронизирую, вставая.

Тому срывает. Обычная реакция, когда тебе нечем крыть.

– Знаешь что? Пойду-ка я лучше к себе. Вижу, ты настроен поругаться, но я не предоставлю тебе этой возможности.

А заодно, видимо, и ужин тебе накрывать не стану. Хмыкнув, бреду в кухню. Достаю какие-то кастрюльки из холодильника. Хорошо хоть домработница следит за тем, чтобы я не оголодал. Насыпаю и того, и другого, и третьего на тарелку. Маринованные огурчики плебейским образом поглощаю прямо из банки. Может, и хорошо, что Томки нет. Не то бы не прошел этот номер. Она мнит нас элитой, которой из банки жрать не положено. Откуда только такой гонор у девочки из Мухосранска? Помню, теща рассказывала, что в голодные девяностые их только огород и спасал. Не думаю, что собственноручно выращенную картошку они со столового серебра ели.

Отравляю в рот кусок баранины, а сам на телефон смотрю. Нет ли пропущенных из больницы? Нет. Еще бы знать, хорошо это или плохо. Плохо то, что девчонка не приходит в себя. Ну а хорошо то, что все еще держится.

И Мохов какого-то черта не отзвонился. Решил начать поиски родни этой Эмилии завтра? Имя-то какое. Эмилия.

Ладно. Утро вечера мудреней. Поднимаюсь в спальню, укладываюсь в постель. Томка то ли спит, то ли притворяется. Как будто и впрямь думает, что я на нее позарюсь. Посмеиваюсь про себя. Это она мне, конечно, льстит. Я сейчас вообще ни на что не гожусь. Сорок два всего, а ни желания нет, ни интереса. Это нормально? Даже на стороне – не помню, когда в последний раз трахался. На свежую кровь не тянет. Шлюх не хочу, а во что-то другое надо хоть по минимуму душою вкладываться. Мне же лень. Все лень. Вообще ни на что не стоит. Всем пресытился.

Засыпаю быстро, но сплю плохо. Кручусь-верчусь. Что-то снится.

– Господи, Воинов, ну ты мне дашь поспать? У меня завтра четыре лекции и заседание кафедры.

Спускаю ноги на пол.

– В кабинете лягу.

– Подушку хоть возьми.

Утро вползает в комнату невнятным, сизым каким-то светом. Поднимаюсь. Открываю нараспашку окно. Дом находится в низине. Туман стелется, виснет клоками на розовых кустах, льнет к недавно постриженному газону. Седьмой час. Ну и какого черта вскочил?

Возвращаюсь к столу. Дергаю на себя ящик. Даже вчера сдержался, а сегодня нет никаких сил. Выбиваю из пачки сигарету. Кто-то наоборот, бросая, дома не держит курева, я же тренирую силу воли, оставляя искушение под рукой.

Набираю полные легкие дыма. Яркие бутоны роз в дымке, как капли крови. Успокоился, блядь. Подышал! Перед глазами поломанная девчонка. И волосы, спускающиеся змеями к решетке водостока.

– Накурил!

Оборачиваюсь к жене.

– Кофе свари, Том.

– Не успеваю, мне к первой паре. Попросишь Наталью Ивановну, ага?

С шипением бычкую сигарету.

– К Милке хоть зайди.

– Заходила! За кого ты меня принимаешь?

– Ой, все, Том. Не начинай.

Закатив глаза, Тамара ретируется. Кандидат наук она у меня. Преподает студентам в одном из столичных вузов. И страшно собой гордится по этому поводу. Удивительная незамутненность сознания, учитывая тот факт, что диссертацию я ей купил, как и теплое местечко на кафедре.

Плетусь в кухню. Включаю кофемашину. Просить домработницу нажать на пару кнопок – совсем уж какой-то зашквар. В два глотка выпиваю свой эспрессо. И набираю Виктора.

– Узнал что-нибудь про родственников потерпевшей?

Зачем-то называю девчонку так, хотя и запомнил ее имя. Уж очень оно редкое. И гораздо более подходящее чопорной старой деве, а не девятнадцатилетней девчонке