— Кто его знает? Такова расстановка сил.

— Ну а ты?.. может, ты тоже… эт самое, ну..

— Я?

— Ну да.

— Да ну. Я — Николай Гоголь, я у истоков стою… уже как бы такой вашей национальной классики, ну вот, как Пушкин наверное..

— У-у… Нет — ты Диавол, точно диавол, ты раньше никогда так не говорил, никогда себя с Пушкиным в один ряд не ставил.

— Ну, разумеется, Лёв. Я же просто привёл цитату.

— Мы, ы… да, я надеюсь. … А откуда!

— Из критики. А ещё меня просто тошнит, когда ты картавишь за этого своего Давыдова — мне просто хочется все органы вынуть из себя… и никогда больше не вложить.

— Пг’имег’но так?

— Фу, заткнись!!

— Но есть же люди, они и в жизни правда так картавят. Я думал, будет смешно.

— Нет — не смешно.

— Ээ, эх, паскуда — жизнь! Ненавижу!.. особенно загробная…

— Единственное что — это про Пьера и Элен сначала было читать интересно..

— Да! Правда! Слава чертям! Я знал… знал, что этот толстый мой конёк… счастливый талисман, да! мне самому за ним наблюдать было очень, очень интересно…

— Но все равно, какие же корявые имена — Пьер, Элен — так и хочется тебе их в глотку обратно засунуть!

— В смысле: корявые? Так если только такие и были имена. Если мода была на имена такие, я воспроизводил исторический контекст.

— Баран ты кучерявый! а не контекст.

— А как надо было назвать?

— Есть же нормальное русское имя — Лена… Петя…

— Ну, Петя, да… а Лена в первый раз такое слышу.

— Сейчас такое популярно.

— Да я уже понял.

***

Через неопределенное время Гоголь продолжал:

— И потом, у тебя даже голоса нет. Как можно быть писателем без голоса?

— Какого ещё голоса?

— Ну то, шо ты бубнишь… бу-бу, бу-бу, бу-бу-бу… иногда там хоть кто-нибудь заорёт — я носом клюну, а так бубнишь и бубнишь себе под нос. Хоть бы по делу что-то бубнел. А ты же бубнишь вообще ни о чем. Какую-то чушь собачью!

— Так если и в жизни же люди не всегда орут, не всегда кричат там, восклицают… вот тут они как раз и бубнят…

— Ну ты же бубнишь не через дефис, не в прямой речи… ты бубнишь сам, от третьего лица…

— Да а как ты хотел?! Я… все равно в толк не возьму… что это значит?.. у кого тогда, по-твоему, есть?

— У всех есть, только если ты не бубнишь.

— Да а я виноват, что я бубню!.. Конешно, ты сейчас скажешь, что у Пушкина есть, у Лермонтова. Ну так ведь они поэты, у поэтов он уже там сразу — автомеханистически. А я, следуя традициям мировой прозы… черт, как же тяжело тебе все это объяснять…

— Ни то, чтобы у тебя его совсем нету. Просто он такой противный, ей Богу, такой противный… как противень, наверное! А-ха-ха-ха-ха! Ладно… я просто не знаю даже с чем сравнить… противный, наверное, вот только как линяющая, вонючая, волосатая собака… со слюнями с такими огромными, погляди…

— Да уйди ты! Урод!! Тоже мне классик… я… я… хорошо — да, я плох. Я — крокодил, лохнесское чудовище. Все мои недостатки из жизни перешли суда, ничего не изменилось… я плох, очень даже плох, дурен, ленив, нечистоплотен… да, я умён, но…

— Да заткнись, ты! Молчать! Чем ты умён, растяпа!

— Ну… будь так… пожалуй, что ничем… но я все-таки честно мыслю..

— Да иди ты к черту!!

— …У него пока занято, не могу. А то, что ты к лицу моему прицепился, тут ты прав. Да — я честолюбив. Я, бывает, как снова увижу себя 30-летнего, тут же бегу смотреться в вечные зеркала. Усы, щека — все как у молодого!.. нос — да — картоха, прям, русская такая, толстая, кривая и смачная картоха… но что ж я поделаю?.. не в моих руках Божий циркуль человеческих фигур..

— Вот барана кусок, а! А жену-то себе ты выбираешь или кто?

–..Ну, пожалуй, что я. Жена же моя… а с другой стороны… а к чему ты это спросил?

— Да это надо было у папки твоего спросить.

— Папки, да… я его помню. Образ его в душе отпечатывается. Это у меня Ростов, знаешь?..

— Да знаю я. Замолчи уже!..

— Можем и про другую книгу поговорить, если хочешь… Воскресение силь ву пле? Или…

— Вот, возьми, зайди хоть на любой сайт. Я имею в виду — аудиокниги. Тебя там читают какие-то вялые, сонные мужики! Можешь сам послушать..

— М? Ды, да — я пытался выйти… открыть тут поисковичок, но тут совсем не ищется ничего. Несколько дней никакой связи не было — я тут сидел в темноте один, прямо как Мартин Лютер, не хватало только свечи над томами затеплить..

— Ну и чего ты читал?

— Пушкина, Гёте, Золя..

— Ну и зря.

— Отчего так?

— Ну, ладно, пошёл я.

— А?.. Николай Василич, голубчик, погоди! Не оставляй меня здесь одного!

— Почему?

— Не оставляй — мне страшно! — сказал Толстой и обхватил Гоголя за колени.

— Отпусти, Лёва!

— Побудь ещё чуть-чуть, а? Я тебе анекдот какой-нибудь расскажу..

— Ты и сам уже анекдот.

— Приличный — не пошлый, ты ничего не подумай..

— Ладно…

— Коля, Колечка, погоди! Ты же знаешь, — я здесь мучаюсь невыносимо..

— Что такое?

— У меня тут вечный понос!.. притом что я даже ничего не ем… о, Боже, но я даже не могу умереть от обезвоживания!

— Наказал тебя Сатана.

— Иногда ток бывает я съем муравья, он потом меня изнутри проест, вылезет, а я его — цап! и обратно, и потом ещё раз и ещё один опять… это я уже и в той жизни моею ещё думал… про мировые круги… это вот как, кабы меня сейчас какие детки на магнитофон спросили, как им лучше наперёд жить, я бы сказал… вы, ребятишки, живите так… э-э… что-то я с мысли сбился… не напомнишь, что я там говорил?

— Вы, ребятишки, живите так…

— А!.. кххры-кххря… так вот, да, вы, ребятишки, живите так, чтобы в 60 лет не повторять того же, что и в 30… очень большая скука на душе. Бывает, мне тут привидится и Соня, и Саша… первая, правда, что-то всегда холодна ко мне. Не хочет со мною разговаривать. Точно я ей сделал чего?

— А ты не помнишь?

— Помню я сбрендил 83-х лет, я был уже преклонно стар. Поехал немножечко погулять по отчей русской земле. Я хотел поскорее уже умереть —