готовый прикончить обоих. То же самое делают политики, нанося удары людям, с которыми связаны. А рядом с победителем и побежденным уже проглядывает их конец, совсем близкий. Мне ведь осталось-то сколечко жить? Вот и хочу прожить эту капельку времени в мире и покое!

Марк намеренно тронул самолюбие полководца:

– Но Луция Лициния Лукулла римский народ любит. Помнит его победы над Митридатом, помнит триумфальное шествие по Риму. Разве это не признание героя?

– Вон ты куда хватил! Признание – это хвала, воздаваемая людьми. Хвала есть речь, а речь есть звук, обозначающий нечто, или голос. А голос, пусть даже и самых лучших людей, не есть благо. Значит, признание не есть благо. Я хочу каждый день чувствовать себя счастливым.

Марк горестно покачал головой.

– Никого нельзя назвать счастливым. Правильнее было бы сказать, к кому судьба благосклонна и добра, того не назовёшь несчастливым. У человека остается страх перед изменчивостью судьбы, а коли страх сидит в сознании, не бывать надежному счастью.

– Я сделал в жизни что мог и отныне хочу жить весело. Открою тайну, Марк, которую узнал от восточного провидца. Весь род человеческий обречен на смерть. Все города уничтожит какая-нибудь напасть: одних разрушит война, других истощит мир и праздность, обратившаяся в лень или роскошь – губительный плод великих богатств. Все плодородные поля скроет внезапно разлившееся море или поглотит сброс нежданно осевшей и разверзшейся почвы. Если людей ждёт такая участь, что же мне ещё делать, Марк? Пока живу, буду жить весело.

* * *

Лукулл был слишком образован, чтобы полностью погрузиться в болото развратной роскоши. Между частыми приёмами гостей и домашними празднествами он встречался с учеными, писателями и философами, писал научные трактаты. Помимо драгоценностей и благородного металла он собрал богатейшую библиотеку, причём разрешал всем желающим пользоваться книгами – «ради пользы образования». В искусстве и культуре о нём ходило мнение как о мудром покровителе, нуждающиеся в материальной поддержке художники и поэты заполучали в Лукулле ещё и бескорыстного друга. Его покой не нарушался раздорами, обиды не держал долго, в отношениях с друзьями проявлял снисхождение и миролюбие.

Увы, казалось бы, безмятежная жизнь старика омрачилась отношениями с женой Клодией, молодой красавицей, бывшей бесприданницей. Ему донесли, что она изменяла ему… со своим родным братом Публием, которому он, по её просьбе, помог сделать головокружительную карьеру военного!

Лукулл развёлся с развратницей и женился на Сервилии, сестре Катона Старшего, давнего друга, самого достойного из римских сенаторов. Но брак с Сервилией оказался недолгим.

Оставшись один в преклонных годах, Лукулл целиком предался философии, «пробуждая в себе наклонность к умозрению». Летом жил на небольшом острове близ материка в атмосфере света и спокойствия; зимой перебирался «в зимний дом». Однажды Цицерон оказался у него в гостях на острове, спросил, с удивлением оглядывая неприглядную на вид местность:

– Твоя вилла удобно устроена для лета, но непригодна для зимы. Чем привлёк тебя сей кусок суши среди моря?

Лукулл ответил с улыбкой:

– Разве ты не знаешь, что журавли и аисты меняют свои жилища сообразно временам года? Неужели я глупее этих птиц? Здесь я бываю только летом.

И, прищурившись, добавил:

– Ты слывёшь грекофилом, Марк, а не знаешь, что Гомер упоминал мой остров в «Одиссее». Здесь его герою пели сирены, приглашая остаться с ними.

Лукулл широко улыбнулся, показывая жёлтые зубы.

– Вот почему я купил остров и построил виллу. Надеюсь услышать их пение.

Марк поддержал шутку:

– Только не забудь привязаться к мачте, чтобы не стать жертвой их опасного обаяния.

Заговор Катилины

Одним из соперников Цицерона на консульских выборах был Люций Сергий Катилина. Родовитый патриций, предок которого, по семейной легенде, прибыл в Италию из Трои вместе с предводителем Энеем, родоначальником римлян и основателем поселения, из которого впоследствии развился Рим. Это была четвёртая попытка занять консульское кресло при поддержке влиятельных сенаторов – сулланцев – богача Марка Красса и аристократа Гая Цезаря. Уверенный в победе Катилина удивился, когда на Марсовом поле толпа с восторженными криками бросилась поздравлять Цицерона, «плебейского выкормыша», способного зарабатывать на жизнь словесным трудом. Катилина долго пребывал в глубоком унынии, воспринимая поражение случайной несправедливостью.

* * *

Невзгоды начались с неблагополучного детства. Отец обладал несколькими имениями, но, передав управление вольноотпущенникам, разорился и от огорчения умер; вслед умерла мать. Остатки семейного имущества достались старшему брату, а Сергий познал скудость детства. По этой причине, когда Италию потрясли кровавые события политических распрей и гражданского противостояния, восемнадцатилетний юноша с восторгом пришёл в лагерь сторонников Суллы. В сражениях отличался бесшабашной отвагой, однако прославился небывалой для его возраста свирепостью в расправах над пленными. Получил от диктатора должность трибуна легиона, затем легата.

Катилина первый начал охоту за политическими противниками Суллы по проскрипциям. Убивал без суда. С особой жестокостью расправился с сенатором Марком Гратидианом, своим личным врагом: колол кинжалом, заставляя просить о пощаде, затем протащил живого на аркане за конём по улицам; после схватил за волосы одной рукой, другой отсёк ему голову мечом, со смехом показывал «трофей» гражданам. После этого случая люди говорили, что он оправдывает свой когномен Катилина, то есть «зверёныш».

Привыкнув на войне убивать людей, в один из приездов в родовое имение, он в ссоре убил старшего брата. Заметая следы убийства, уговорил Суллу включить имя брата в проскрипционные списки задним числом как «врага римского народа». Переписав на себя имение, Катилина совершил нечто подобное с Квинтом Цецилием, мужем своей сестры, человеком абсолютно мирным, далеким от политики. Продолжая безнаказанно бесчинствовать, соблазнил весталку, девственную жрицу богини домашнего очага Весты. За кощунство ему грозила смерть, но вмешался Сулла: диктатору было достаточно объяснения Катилины, будто он «не совершал насилия, лишь пробовал на прочность веру отцов». Катилину оправдали, а весталку за её грехопадение замуровали в склепе, где она долго и мучительно умирала.

Интерес к девственным жрицам у Катилины не пропал. Его обвинили в кощунственной связи с весталкой, оказавшейся единоутробной сестрой Теренции, супруги Марка Цицерона. Дело передали в коллегию понтификов под председательством Катона Старшего, которая в эти дни рассматривала подобное обвинение против полководца и претора Марка Красса: его тоже уличили в совращении уже другой жрицы девственной богини Весты.

Процесс против Марка Красса инициировал консул Гней Помпей с целью помешать провести закон о восстановлении прав плебейских трибунов. Красс объяснил свои отношения со жрицей желанием купить у неё поместья, – «а святотатства себе он не позволял». К тому же должность претора давала Крассу иммунитет. Судьям этого оказалось достаточно. Вина Сергия Катилины также «не подтвердилась». Весталку освободили от обвинений, рассмотрение дела прекратили. Как позже выяснил Цицерон, для обвинительного приговора в делах Красса и Катилины у понтификов не хватило принципиальности. Если бы их осудили, выходило, что «осквернение весталок привело бы к нарушению мира с богами и гибельным последствиям в государстве».

* * *

Во время проскрипций на службе у Суллы Катилина нажил огромное состояние. Но из-за безудержного стремления к роскоши всё потерял и был вынужден вновь искать быстрых способов обогащения. В безденежье выручали друзья, давали в долг, а он снова вёл себя недостойно. В надежде на окончание чёрной полосы в жизни снова просил денег, легкомысленно брал в долг и вновь их проматывал ради роскошного существования. Не успокоился он и после смерти Суллы, продолжая бездумно