Ее стратегия была проста: быть в глазах людей сильной и уверенной, преисполненной решимости не страдать самобичеванием, а стать неким негласным лидером мнения, человеком действия, игнорируя собственное мироощущение.

Но подобный подход был не только ради жертв и из-за несогласия с политикой ЦРТ, желавшей срезать все углы, идя на любые уступки, даже не замечая, как теряется самое главное – независимость. Все это – защитный механизм, позволяющий ей не впасть в апатию и депрессию, не чувствовать боль и страдания из-за смерти родного отца, который, вперед очереди, был подвергнут чипированию из-за неожиданно резвившейся деменции… Она не успела заметить, как его не стало… несмотря на то, что была с ним рядом долгие недели, пока его пытались спасти лучшие врачи ЦРТ, но его мозг не выдержал, и было принято решение, ставшее первым надломом для Майи – отключить отца от аппаратов жизнеобеспечения… ее родного отца, примера для подражания, того, на кого она ровнялась… ровняется до сих пор.

Было ли у нее чувство вины перед теми, кто так же терял своих родных и любимых, пока она, используя влияние, окружила отца лучшими специалистами? Нет, не было. Майя знала прекрасно, что любой на ее месте поступил бы так же, да и все те люди, гневно жаждущие справедливости, занимались тем же самым, что и она – оплакивали любимых и родных. Вместо вины было съедающее чувство ответственности от невозможности помочь всем выжившим, от ущерба их разработки, в которую они столько вкладывали и так верили, что совсем не задумывались о возможном побочном ущербе, тем самым не подготовив почву для будущего программы или системы реабилитации от возможной некорректной работы программного чипа, хирургически встроенного в невероятно сложный мозг, ради поиска и исправления того, с чем не могла совладать медицина… исправляя ошибки природы.

Тогда и родилась идея Саламиса. Отстаивать ее, Майя готова была до последнего, а силы характера и бескомпромиссности ей было не занимать, все же она была известна своей непробиваемостью и наглостью, что и позволило, в каком-то смысле, сделать карьеру. К сожалению, она немного опоздала. Министерство обороны уже пустило руки в некогда независимый Центр Развития Технологий, от чего, реализовывать столь дорогой проект, уже не было возможно лишь с одного ее слова. Требовалось разрешение многих вышестоящих представителей власти, не всегда имевших общий с ней взгляд на вещи… особенно теперь, с уничтоженной репутацией и кровью на руках. А значит, для определенного давления, необходимо было заручится поддержкой общественного мнения. Она готова была идти на все, ведь сдерживать ее было нечему, и даже Бенджамин, всегда поддерживающий и никогда не оставлявший ее одну, незаметно отстранился: как выяснилось почти сразу, это было обоюдно, ведь если бы они не посвятили себя своим работам тогда, неизвестно что бы с ними стало сейчас. Особенно на это повлияло то, что тогда она выпала из жизни на пару лет с момента смерти отца, в которой она так же винила себя, как и ее родные старшие братья, пусть и сдержанным тоном, но дав понять, кто отнял у них последнего родителя… мама умерла за два года до того.

На благотворительном собрании неизвестный ей представитель независимой прессы, рискуя оказаться под надзором власти, застал ее врасплох не вопросами, а ответами на них, ведь стоило прозвучать первому слову, Майя с ужасом увидела, как общество само создает правду, игнорируя все ее доводы и аргументы. Да, тысячи жертв, сотни искалеченных, нет большего повода для скорби… но для Майи, тот день стал откровением. Один человек, неожиданно вставший во главе толпы, дал Майе понять, четко и ясно, раз и навсегда, насколько общество иначе, совсем под другими, порой немыслимыми углами, может воспринимать события. Мнение, излагаемое за всех и каждого, в тот день, когда Майя решила открыто объявить об идее создать Саламис, послужило своего рода принятием людей такими, какие они есть. Тогда ее решение возмещения ущерба, в лоб и без одобрения кого-либо, окрепло раз и навсегда, ведь люди сами нашли свою правду, игнорируя любые доводы и факты. В каком-то смысле, как поняла она уже потом, это лишь подстегнуло ее, позволив быть человеком дела, не оглядываясь на чувства, совесть и одобрение общества – без лишних слов, уступок и компромиссов – будет так, и только так, как она хочет, ради людей и их будущего. Она знала, что не получит благодарность и уж точно не услышит извинений, и это, как оказалось, не было для нее проблемой, даже наоборот, она боялась прощения.

Работа закипела, ставки возросли, а вышестоящее руководство и многие другие, смотрящие со стороны на реакцию общества и непоколебимость Мироновой Майи, в чьих руках была и власть, и ресурсы, на удивление для нее и многих приближенных, не стали навязывать условия или ультиматумы. Все оказалось просто: Майя была той, на кого они могли свалить все претензии жертв, направить каждую жалобу и закрыть глаза на последствия, ведь ныне есть она, бескомпромиссно и, чуть ли, не боясь идти по головам, не боясь запачкать руки, взяла на себя роль спасителя. Словно сорвавшийся с цепи воин, Майя была непреклонна, и, в какой-то мере жестока, на пути к созданию лагеря, в котором одни – увидели подачку, другие – шанс искупить вину.

Но кое-что, неведомое никому, кроме нее и еще двух людей, мучило ее изнутри уже давно, причем, это скорее напоминало нежелание принимать болезненную действительность, нежели эфемерное предчувствие. На пути ее стремления занять определенный доверительный статус в обществе, коим она хоть и не грезила, но принимала с гордостью, Майя, действуя наперекор многим людям, все пряталась от мысли и чувства, неприятного любому: отстранение от близкого человека. Чем более Майя уходила в глубь Природных земель ставя Саламис выше самого ЦРТ, где она некогда занимала должность Директора по разработкам, тем меньше она контактировала и, не желая признаться себе окончательно, все менее ощущала связь с некогда самым близким для нее человеком. Произошло это слишком естественно.

– Мы тринадцать лет вместе… это долгий срок. И я не жалею ни о чем, ты это знаешь. Но мы храним секреты, нам приходится это делать, я так же, как и ты понимаю это. Я даже согласна с тем, что наша работа, наша ответственность, последние годы важнее чем мы с тобой и наше будущее, потому что мы такие, и это не последнее из-за чего я полюбила тебя.

Я знаю Итана дольше твоего, он всегда был идеалистом, с кучей нерешенных эмоциональных проблем, тянущихся еще с детства. Для него работа – не просто цель в жизни, это и есть сама жизнь, и то, что произошло, попросту сломало его, мы оба это знает, не смей отрицать очевидного, его уже все списали со счетов. И я могу понять, почему в нем произошли такие перемены, сдвинув приоритеты куда-то в другую сторону, совсем не в ту, которую мы приняли много лет назад. С ним я смирилась, а быть нянькой перестала уже довольно давно. Но вот с чем я не могу смириться, чего я попросту не понимаю, так это твоя поддержка его безумной идеи отдать контроль над…

– Не его идея… моя.

– Что?! Как твоя… почему, зачем?

– Это единственный способ выживания, Майя, как ты не понимаешь: сейчас важно остаться на плаву, пережить эту неудачу и продолжить то, что мы начали тринадцать лет назад. Итан вообще умудрился договориться с Министерством обороны, на передачу многих активов, с сохранением, между прочим, и нашего контроля тоже. Не знаю, как, но ему удалось, и я удивлен тому, как быстро он передумал в вопросе судьбы…