– А она, случайно, не увлекается этим… ну, два пальца в рот? – спросил чей-то отец. – Чтобы не толстеть?

Обе женщины покачали головами. Личность матери так и осталась загадкой.

– Может, у Алисии сразу две матери? – спросил позже Дэвид.

– Две матери, а что, все может быть, – сказала Вэл, неразговорчивая девчонка, похожая на мальчишку, которая если и открывала рот, то только чтобы повторить сказанное другими.

Вэл была такой маленькой и худой, что невозможно было точно сказать, сколько ей лет. В отличие от остальных она приехала откуда-то из глубинки и больше всего любила лазать, по крышам, по деревьям – неважно, лишь бы повыше, и делала это виртуозно.

– Не ребенок, а чертова обезьянка, – однажды отозвался о ней один из мужчин, наблюдая за тем, как она карабкается вверх по иве.

Компания родителей выпивала на веранде.

– Гиббон, – сказал другой. – Или берберская обезьяна.

– Белоплечий капуцин, – предложил третий.

– Карликовая игрунка.

– Детеныш черного ринопитека.

Женщине это надоело.

– Заткните хлебала, – огрызнулась она.

С родителями мы вели себя строго и чуть что применяли карательные меры: воровство, насмешки, порчу еды и питья.

Они этого не замечали. А мы считали, что наказания соответствуют совершенным преступлениям.

Хотя самое страшное их преступление не поддавалось определению, а следовательно, и справедливому наказанию, и этим преступлением было само их существование. Их внутренняя сущность.

* * *

Зато к вещам мы относились с глубоким почтением. К примеру, мы уважали дом – величественную старую крепость, наш замок, нашу цитадель. Хотя того, что находилось внутри дома, это не касалось. Кое-что мы взялись уничтожить.

Тот, кто к концу недели накопил больше всего плюсов, мог выбрать себе мишень. Какой безделушке не повезет. Набиралось несколько вариантов.

Вариант первый: фарфоровая статуэтка розовощекого улыбающегося мальчика в штанишках до колена, с корзиной яблок в руках.

Вариант второй: розово-зеленая вышивка – одуванчик с надписью по кругу: «Сделай медленный вдох. Выдохни. Выпусти свои мечты – пусть растут на воле».

Вариант третий: толстая утка с выпяченной грудью, жутко пустым взглядом и криво намалеванным смокингом.

– Жирный гомик. Попсовый педрила. Вылитый Фрэнк Синатра, – разошелся Джуси.

И заржал как ненормальный.

Рейф, гордившийся своей нетрадиционной ориентацией, назвал его придурком и приказал захлопнуть пасть.

В ту неделю победа досталась Терри, и он избрал жертвой мальчика с яблоками. Взял из сарая молоток и размозжил ему голову.

Но дому мы никогда не причиняли вреда. Рейфу нравилось заниматься поджогами, но он ограничивался теплицей: дровами служили хоккейные клюшки и молотки для крокета. Как-то раз он запалил костер на опушке леса и расплавил садового гнома. Фигурка задымилась, и поднялась страшная вонь. Один папаша, сидевший на веранде, заметил над верхушками сосен черную струйку дыма и, встревожившись, даже поднялся на ноги с бокалом сухого мартини в руке.

Но дым вскоре рассеялся.

Мы уважали озеро и реку, а больше всего океан. Облака и землю, покрытую жесткой травой, из-под которой то вылетал рой ос, то проглядывала колония муравьев, то мелькал кустик черники.

Мы уважали домики на деревьях – замысловатую сеть ладно сколоченных конструкций, устроенных в вышине среди крон. Между домиками с крепкими крышами и лестницами были перекинуты веревочные мостики, так что над землей висела целая небольшая деревенька.

Предыдущие обитатели домиков оставили после себя выцарапанные на деревянных досках рисунки, имена и инициалы. По мне, эти старые надписи напрочь разрушали все очарование места. Может, их вырезали отпрыски тех самых промышленных магнатов, королей древесины, стали или шпал, дочери которых давным-давно превратились в матерей семейств, отрастили тройные подбородки и обосновались где-нибудь в фешенебельном районе Манхэттена.

Я любила иногда отдыхать наверху, усевшись на краю одной из платформ рядом с остальными. Ребята болтали ногами, потягивали газировку из жестяных банок или пиво из бутылок. Лениво кидались галькой в бурундуков (позже малыши положили этой забаве конец, объявив ее жестоким обращением с животными). Мы причесывали друг другу волосы, писали что-то друг другу на джинсах, красили ногти. Пробовали нюхать клей, найденный в так называемой комнате для досуга. Кайфа от него не было.

Я смотрела на инициалы и чувствовала себя одинокой, хотя была не одна. Будущее приближалось стремительно и неумолимо. Часики тикали, и мне их тиканье совсем не нравилось.

Разумеется, нельзя вечно оставаться молодым. Но отчего-то верилось в это с трудом. Что ни говори, ноги и руки у нас были крепкими и ловкими. Теперь мне это ясно. Животы – упругими и без складок, лбы – без морщин. Если мы хотели бежать, то бежали быстрее ветра. Энергии нам было не занимать – будто мы вчера родились и не успели ее растратить.

Относительно, конечно.

Очевидно, навсегда таким не останешься. Умом мы это понимали. Но мысль о том, что родители, эти живые груды человеческого мусора, тенями бродящие по огромному дому, – это мы в будущем, вселяла ужас: боже упаси!

Они вообще когда-нибудь к чему-нибудь стремились? Или хотя бы имели чувство самоуважения?

Они нас позорили. Служили нам назиданием.

* * *

Наши родители сдружились в колледже, но потом потеряли друг друга из виду, пока не выбрали для воссоединения это лето, долгое до бесконечности. Один из них выразился: «Гуляем, как в последний раз». Звучало, как плохо сыгранная реплика в глупой пьесе. Другой со всей серьезностью заявил: «В следующий раз увидимся только на чьих-нибудь похоронах».

Никто даже не улыбнулся.

Сохраняя анонимность, мы написали, кто из них кем работает, и сложили записки в шляпу. Это был складной цилиндр, который мы выудили из шкафа с игрушками, где хранилось множество древних раритетов (мы нашли там клаксон, духовые ружья и затертую до дыр «Монополию»). Названия профессий мы написали заглавными буквами, чтобы нас нельзя было опознать по почерку, а потом вытягивали из шляпы бумажки и зачитывали их вслух.

Некоторые преподавали и имели право на три месяца летнего отпуска. Другим приходилось бывать в особняке наездами и мотаться на работу. Один психолог, один гинеколог (хриплый хохот Джуси, после чего Саки заехала ему по колену: «Что, какие-то проблемы с вагиной? Так произнеси: вагина. Ва-ги-на»). Один работал архитектором, еще один занимался кинорежиссурой (на бумажке было написано, что он снимает фильмы про педиков. «Минус за гомофобию, – сказал Рейф. – Когда узнаю кто, тому латенту, который это написал, будет большой минус. А потом взбучка в довесок. Молись, чтоб это оказался не ты, Джуси»).

Само собой разумеется, наши родители были образованными людьми, не чуждыми искусству, при этом далеко не нищими, иначе аренда такого дома оказалась бы им не по карману. Особняки задешево не