Шрифт:
Закладка:
Где, как не в поезде дальнего следования, отоспаться, почитать, поговорить с пассажирами, услышать удивительные и такие непохожие истории о судьбах людей. Так позже и рождаются рассказы и повести – из самой гущи жизни. Три дня без городской суеты с ее осенней слякотью и непросыхающими ботинками. Поздняя осень!
На нижних полках две старушки наперебой то расхваливали своих внуков, то жаловались на высокие цены, а то и про политику говорили. Полка напротив меня была свободна. Ноябрь, пассажиров мало, и полвагона пустовало.
Наконец на очередной станции в каком-то небольшом городке в купе вошел мужчина лет тридцати шести-тридцати семи. Щупленький, рано полысевший, борода отпущена и не ухожена, впрочем, он был весь неухоженный: сразу видно, что либо давно уже не женат, либо никогда женатым и не был; одет так, как будто только что из дальнего странствия по святым местам. Затем он достал билет, стал смотреть номера мест. Я поздоровался, он что-то невнятно ответил и занял верхнюю полку напротив меня.
Какое-то время он лежал с задумчивым выражением лица и неотрывно смотрел в окно, но только смотрел он вслед убегающим назад сопкам. Казалось, он весь был в прошлом и только о нем и думал. Будто ехал из прошлого в прошлое, которое замкнулось в его голове и крутилось там непрерывно.
– Вам далеко ехать? – неожиданно спросил он меня.
Я назвал город, и он грустно покачал головой:
– Вот и я туда же. К морю. Возвращаюсь. Полгода не был дома, а ведь я там родился и всю жизнь прожил. Обстоятельства сложились так, что в свое время решил уехать оттуда, попытался все забыть, да нет, не забывается и тянет обратно к морю.
– Сейчас у многих финансовые трудности, уезжают из родных мест в поисках работы, – попробовал угадать я.
– Нет, деньги тут ни при чем, – тихо и внятно произнес он. И мы оба надолго замолчали.
Через некоторое время я решил, что разговор наш прервался чересчур неожиданно, и представился, назвав себя и кем работаю.
– Василий, – тоже представился он. – Отец так решил назвать в память о своем отце – моем деде. Отца звали Трофим – вот и получилось Василий Трофимович. А вы, значит, пишете? Много ездите по стране, много людей повидали, много общались, много о судьбах людских слышали? – спросил Василий.
– Работа такая, да и меня всегда люди привлекали, их жизнь, беды и радости, одним словом, судьба, – ответил я.
Снова разговор наш оборвался; Василий вроде как обдумывал мои слова.
Я уже решил, что общение наше на этом совсем закончилось, а тут он неожиданно спросил меня:
– Вы в мистику верите?
– В мистику, не в мистику, а что бывают вещи совершенно необъяснимые – верю, – ответил я. – Вот только необъяснимое не надо путать со случайным. А то навещал я как-то знакомого в больнице, у них в палату привезли мужчину, упавшего с девятого этажа строящегося дома – упал и живой остался. Так это не чудо, а случайность: внизу коробки картонные были, сложенные в несколько рядов.
– Но ведь кто-то положил их на то место, где мужик и упал? – тихо, вроде как размышляя про себя, сказал Василий и надолго замолчал.
Я возражать не стал.
Очнувшись от задумчивости, попутчик мой сказал вдруг:
– Нет, я не про то! А хотите, расскажу?
Я согласился, и он, немного помедлив, начал рассказывать. Историю попутчика я хорошо запомнил.
Наконец-то закончилась еще одна рабочая неделя, ничем, впрочем, не отличающаяся для Василия Трофимовича от многих других. И на два дня – целых два дня! – можно было забыть об обязательном в конторе галстуке и необязательных, но так необходимых нарукавниках. Расставшись еще засветло с сослуживцами около кафе, он медленно пошел в сторону порта подышать прохладным морским воздухом и посмотреть на заход солнца. Улицы были пусты, город притих, готовясь вот-вот окунуться в ночное пятничное гулянье.
Дойдя до порта, сел на опрокинутую кем-то бочку и стал наблюдать за водной гладью. В порту никогда не было тихо: кто-то грузился, кто-то разгружался, слышались крики крановщиков и портовых рабочих. Весь этот шум, знакомый с детства, не мешал ему спокойно думать о своей жизни и вспоминать.
Когда-то в детстве, вот так же сидя на бочке или ящике на причале, тогда еще маленький Вася мечтал стать моряком. Больше всего он любил смотреть на море, когда оно бушевало, когда необузданный ветер срывал пенистые гребешки, дико веселящиеся на верхушках волн, но сегодня море было спокойно, уверено в себе и навевало тихую грусть. Солнце не спеша уходило за горизонт, а к берегу от горизонта ползла серая мгла облаков, суливших затяжные дожди.
Здоровье не позволило ему осуществить свою детскую, а затем и юношескую мечту, и он был вынужден сидеть в конторе и давно уже не мечтал о морских путешествиях и приключениях, об экзотических странах и знойных креолках.
Его жизнь была скучна, однообразна, одинока и, в общем-то, предопределена. Он завидовал кораблям, стоящим на внешнем рейде: кто-то войдет завтра в порт, кто-то отправится в открытое море к далеким берегам, где их кто-нибудь ждет. Самого его никто и нигде не ждал, и судьба его не сулит ни-че-го…
«Умирают не от болезней и старости – умирают от одиночества и тоски в душе», – пришла ему в голову мысль.
Когда солнце полностью нырнуло в море и стали надвигаться сумерки, Василий Трофимович встал, еще раз взглянул вдаль и не спеша пошел по направлению к дому. Как и всегда, вид моря успокоил его, и он медленно брел по улицам, на которых все чаще попадались прохожие, идущие парами или семьями, начиналось традиционное вечернее гулянье горожан. Он всегда уходил домой, чтобы не видеть этот «праздник жизни»; по своей натуре он был замкнут и любил быть один.
Василий Трофимович брел, не замечая начавшегося моросящего дождя; серость вокруг сливалась с его настроением. На мгновение ему показалось, что кто-то наблюдает за ним. Оглянувшись и не заметив никого, кто бы на него смотрел, он пошел дальше.
Только дома он заметил, что промок
