Старик приволок узника в лагерь, так и не выпустив многострадальное ухо, хотя под конец шаман уже не пытался дёргаться, лишь скулил жалобно.

— Ну, что, скажешь, этот дурошлёп может быть колдуном? Разве стоящий волшебник позволит над собой такое вытворять? Это не колдун, а колды-болды пустопорожное.

— Почему же его стрелы не брали? — спросил Крыж.

— Стрелы тут не причём. Это ты поверил в колдовство, испугался его воплей, и руки у тебя задрожали. А теперь колдуновские помощники меня испугались и в упор попасть не могли. Да что стрелы… смотри, у нашего колды-болды ножище без толку на поясе висит. Пырнуть меня он не сможет, я начеку, но он и не пытался, ухо рвёт — и все дела.

Словно подтверждая слова старика, пленённый шаман взвыл и с новой силой рванулся на волю.

— Стой смирно, кому говорят! — старик дёрнул шамана и с удивлением уставился на свою окровавленную руку: — Тьфу, бесовская сила! Ухо оторвал.

Свободной рукой старец ловко перехватил уцелевшее ухо и, словно продолжая неспешную беседу, сказал Крыжу:

— Ты бы связал колдунишку, что ему зря уши драть… И ножик забери, себе можешь взять, у степняков ножи хорошие.

— У меня и так нож ихней работы.

— Бери ещё, запас карман не тянет. Но главное ты понял? Нет у врага колдунов. Чародеи, будели обитают такие где, в людские дела не мешаются и к земным владыкам на службу не идут. Незачем им.

— А сам-то ты, дедушка?

— Что я? Я такой же колды-болды, как и этот дурачок, только живу подольше и малость ума поднабрался.

Связанного шамана доставили в острог воеводе. Крыж ожидал начальственного удивления и особой награды. Но воевода лишь брезгливо поморщился:

— Это, по твоему, вражий чародей? Не видал ты чародеев. А это всего лишь корноухий поганский мужичок.

— Видел бы ты, как он стрелы отводил, — поперечил Крыж.

— Стрелять не умеете. Я, малой, такое видел, что тебе и не снилось. Ты у меня тоже навидаешься всякого. Эй, Третьяк, определи-ка молодца в передовой отряд. Нечего ему в лесу штаны просиживать.

— Прямо в этих обносках? — спросил пожилой оружейник.

— Сойдёт и в этих. Он у нас прыщ боевой, сам себя лычкой наградил, да на абы какой, а лыковой.

— Доспех и впрямь сойдёт, хоть и посечённый, — упрямо возразил Крыж, — а лычку не позорь, это награда не от князя, а от вражьей руки. Починять пришлось, где неприятельская сабля достала.

— Ладно, ишь набычился, — усмехнулся воевода. — На слове не обижайся, а доблесть свою завтра в бою покажешь. Поганые к самым стенам подошли. Как бы приступа не было.

Так и получилось, что вместо того, чтобы вертаться к службе в лесном лагере, Крыж пошёл в бой, пусть и не в малой дружине, но всё же среди лучших ратников.

У каждого из них была пластинчатая броня и глубокий немецкий шелом. В руках ратники держали двухсаженные копья. Когда воям приходилось защищаться среди чиста поля, они выстраивались ежом, выставляли наружу копья, и подступа к ним не было. Правда, идти вперёд ежом не слишком удобно, но поскольку противники у большого полка были, как правило, конные, то с копьём или без копья за ними не угонишься.

Пограничный острог не больно приспособлен к осаде. Деревянные оплоты не трудно поджечь, так что проще выйти навстречу врагу и биться в поле.

Так и получилось, что промеж железных кольчуг и пластинчатых броней шагал Крыж в посечённом кожане и с острой сулицей в правой руке. Другие лучники также несли сулицы, иные по пять штук, а у Крыжа была одна. В чащобе метать дротики не с руки, поэтому сулицы использовались наподобие рогатины, а две рогатины воину как бы и не нужны.

День назад степняки с великими трудами были отбиты от стен, но они успели зализать раны и двигались вперёд, намереваясь сжечь острог, мешавший грабить мирные деревни.

Прежде нахрапом враги не лезли, а будели пытались, то быстро бывали биты. Но теперь на их стороне начали воевать колдуны, и положение изменилось.

Чародея Крыж увидал сразу. Лесной шаман рядом с ним не гляделся. Рогатая шапка у этого колдуна сияла золотом, витой посох окован серебром и изукрашен каменьями. Но главное — голос: чудовищные заклинания, в которых не разобрать ни единого слова, и звериного порыка тоже не слышно, а только густой гул, с каким ураган проходит по вершинам елового бора. Противостоять это жути было никак нельзя. Лесной шаман звучал далеко не так страшно, а старик, пришедший неведомо откуда и также непонятно ушедший, вышел навстречу врагу, словно крика нет вообще никакого. Как бы он поступил здесь?

Крыж резко выпрямился, раздвинул плечом кольчужную стену, стоящих в первом ряду воинов, и развалистой походкой лесовика двинулся навстречу раскоряченной, ревущей смерти.

— По рогатому не стрелять, он мой! — удивительным образом Крыжа услышали. Два войска замерли. Выйдя вперёд, Крыж объявил себя поединщиком, бросил вызов грозному колдуну. Смешной, несерьёзный поединщик: залатанный кожаный доспех с немногими железными бляхами, нелепая, ни от чего не спасающая мисюрка, каких уже сто лет в бой не надевают, лук в затворённом саадаке и пучок самодельных стрел. В руке одинокая сулица — метни её во врага и останешься безоружным; не воевать же двумя ножами — своим и подаренным старцем.

И всё же, раз ты вышел вперёд войска, значит, ты поединщик, и, прежде чем начнётся всеобщий махач, именно ты должен сразиться с непобедимым колдуном и вдохновить на битву остальное войско.

Колдун вздел свой жезл. Рушащий сознание горловой рёв усилился. Облачение чародея мало напоминало воинское, но халат, увешанный оберегами, наверняка прошит стальной проволокой, рогатая шапка бережёт башку не хуже шелома, а колдовской посох и бьёт наподобие шестопёра и может пронзить соперника иззубренным остриём.

Крыж вбил сулицу в землю, оставшись практически безоружным. И всё же, он понимал, что действует правильно. Колдовской рёв по-прежнему заливал окрестности, но Крыжа он больше не пугал. От смертельного взмаха посоха Крыж легко уклонился — и не такое видывали! — и, сбив золотую шапку, ухватил шамана за холодное ухо.

Густой рёв оборвался нелепым взвизгом, боевой посох выпал из ослабевшей руки.

Крыж не видел, как развернулось и пустилось наутёк вражье войско. Он следил лишь, чтобы сокрушённый шаман не схватился за нож. Но какое там, вражина дёргался, словно мальчишка, схваченный безжалостным сторожем. Ничего колдовать он не пытался, да и не мог.

— Ты, что ли, колдун? —