— Мужик, не надо. Успокойся. Он этого не стоит, дай нам самим с ним разобраться. Выкинь нож.

Нож? Какой нож? Я посмотрел на свои руки и только сейчас понял реакцию первого полицейского: в моей левой руке был кухонный нож, который я, похоже, захватил из дома, когда собирался. Моё тело, которое мне ещё слабо подчинялось, сыграло со мною злую шутку. Я продолжал смотреть на нож, потом медленно разжал руку и он выпал. Лезвие ножа звякнуло об лёд и он, проскользив пару метров, упокоился в снегу у края дороги.

— Спасибо, — сказал я полицейскому и пошёл снова к машине скорой помощи. За своей спиной я услышал, как тот выдохнул с облегчением и сказал: «Бывает», — может, мне, а может, и кому-то другому, но я уже не слушал его, так как увидел в машине скорой помощи маленькое тело, накрытое простынёй. Мои ноги сами бросили меня в том направлении.

Не знаю, с какой скоростью я бежал по нереально скользкой дороге, но влетая в машину, я разбросал в стороны несколько человек. В тот момент я не соображал кто были эти люди, так как мои глаза видели только это маленькое тело. Простыня слетает в сторону и на меня смотрят безжизненные глаза моей маленькой девочки. Знаете, этот взгляд я вижу на протяжении уже двух лет… Нет, это не был взгляд укора, за то, что я не смог их встретить. Это был взгляд успокоения. Я даже не стараюсь забыть его, так как всё что с ней связанно, я храню глубоко в своей памяти, так глубоко, что никакими средствами не заставить меня забыть это и не убрать оттуда никогда. Этот взгляд меня не испугал тогда, и не пугает сейчас, когда я вижу его во сне.

Я стоял на коленях перед ней и никак не мог заставить себя к ней прикоснуться. Мои щёки обливались огромными горячими слезами, которых, по определению, не должно быть у мужчины. Я плакал и смотрел на неё, и в моих залитых слезами глазах, периодически появлялась её улыбка, та улыбка, которую она дарила мне все эти четыре года, и которая также осталась в моей памяти навсегда.

— Похоже, муж подъехал, — сказал кто-то сзади меня.

— Не мешай человеку, потом поговорим с ним, — раздался второй голос, и я внутри себя поблагодарил его за это.

Как потом оказалось, это говорили врачи с полицейскими, которые помогали им подняться после моих расталкиваний. Почему сказали именно «муж», а не отец — я так и не узнал, да и не до этого мне было тогда.

Через какое-то время я смог, наконец, подняться и взял её за руку. Она была холодной. Не знаю, так ли быстро холодеют умершие люди, или свою роль сыграла погода, но я именно в этот момент окончательно понял, что счастью в моей жизни пришёл конец. Я вытер глаза и посмотрел на неё уже другим взглядом. Теперь она не улыбалась. На её лице были следы крови, которая так же виднелась на её волосах. Одежда была грязная, так как местами хватало грязного снега и песка от местных дворников. Её правая рука была выгнута в локте в обратную сторону и пальцы счёсаны в кровь. Я стоял и смотрел на неё. Моя рука теперь тоже была в крови, в крови моего родного человека. В крови, которую когда-то подарил ей я вместе с подаренной ей жизнью…

Я повернулся назад и посмотрел на улицу. Врачи с полицией так и стояли рядом и, почему-то, даже не смели меня потревожить. Возможно, свою роль сыграл привезённый со мною нож. Когда они увидели, что я смотрю на них и чего-то жду, один из них сказал:

— Мы ничего не могли уже сделать. Когда мы приехали, они обе были уже мертвы.

— По словам очевидцев, — сказал стоявший рядом с ним полицейский, и его голос мне показался знакомым, — машина пролетела на такой скорости, что шансов у них не было. Как говорят врачи, они умерли мгновенно, ещё в полёте. Извините, может, это звучит грубо.

Я посмотрел на него и подумал, что, похоже не зря их ввели вместо вечно циничных ментов. Теперь они говорят учтиво, да что толку в этом? Моя рука всё равно была в крови моей дочери, а где моя жена, я так ещё и не узнал. Как будто прочитав мои мысли, отозвался говоривший ранее врач:

— Вашу жену увезли десятью минутами ранее. Она будет доставлена в морг, куда будет увезена и ваша дочь. Доступ к телам вам предоставят. А пока извините, — сказав это, он строго посмотрел на меня, — у нас работа. Покиньте, пожалуйста, машину.

Я посмотрел ещё раз на свою дочь и пошёл к выходу из. В голову пришла мысль о том, как легко мы из человека становимся просто «телом», к которому могут предоставить доступ. Уже самим этим медицина ставит черту между тобой живым и тобой мёртвым.

Полицейские стояли и смотрели на меня, как будто чего-то ждали. Я посмотрел на них, но так и не понял причину их ожидания. Они молчали, я тоже молчал. И тут я заметил, что один из них смотрит куда-то назад и что-то говорит шёпотом своему коллеге. Проследив за его взглядом я всё понял, а через секунду и услышал слова простых зевак:

— Да он же пьян. Посмотрите на него, а запах какой! Сколько же он выпил?

Я почувствовал его запах, как охотник чует запах добычи. Этот запах прорывался через всё, что пыталось его замаскировать. Я чувствовал, как пахнет его одеколон, я чувствовал, как пахнет его алкоголь, я чувствовал, как пахнет его кровь. Но что меня поразило больше всего (даже больше того, что я смог различать эти запахи), так это то, что я не чувствовал ни капли страха, который должен был исходить от него. Когда я его увидел после своего приезда сюда, я не сразу обратил на это внимание, но сейчас я всё понял. В стороне валялся его «кайен», а сам он был одет в вещи, которые по цене были явно не намного дешевле самой машины. На вид ему было лет двадцать пять, и он шёл и смеялся. Вы понимаете это? Он смеялся! Моя жена была сейчас по дороге в морг, моя дочь лежала в машине, накрытая простынёй, а он идёт и смеётся! Почему он не стал «телом» с возможностью предоставления доступа, а теперь