Ничего не изменилось. Война продолжала молоть своими жерновами.

– Все это дерьмо, Четверг, – послышался рядом со мной суровый голос.

Это был Стэнфорд, хозяин кафе. Как и я, он был ветераном Крымской войны, только воевал в предыдущую кампанию. В отличие от меня, он потерял больше, чем невинность и несколько хороших друзей. Он хромал на двух протезах, а оставшейся в нем шрапнели хватило бы на полдюжины консервных банок.

– Вся эта жопа в Крыму – из-за ООН!

Он любил разговаривать со мной о Крыме, хотя мы придерживались прямо противоположных взглядов на войну. Честно говоря, больше никому это и не интересно. В фаворе сейчас солдаты, втянутые в непрекращающиеся разборки с Уэльсом, а отставные крымцы, как правило, засовывают военную форму подальше в шкаф.

– Думаю, нет, – рассеянно ответила я, глядя в окно; оттуда было видно крымского ветерана, просившего милостыню на углу: за пару пенни он читал наизусть Лонгфелло.

– Получается, если назад отдавать, так мы зря кровь проливали, – ворчал он. – Мы там с восемьсот сорок пятого года торчим. Может, скажешь, что мы и остров Уайт должны французам вернуть?

– Мы уже вернули остров Уайт французам, – спокойно ответила я.

Знания Стэнфорда о текущих событиях ограничивались обычно первой лигой крокета да любовными приключениями актрисы Лолы Вавум.

– Ни фига себе! – пробормотал он, сдвинув брови. – Отдали… Неужели отдали? Так не надо было отдавать! И что эта ООН о себе воображает?

– Я не знаю, но если они остановят убийства, я голосую за них, Стэн.

Бармен печально качал головой, слушая окончание речи Липови-Ролекса.

– …Нет сомнений, что царь Алексей Четвертый Романов имеет неоспоримо бо2льшие права на полуостров, и я жду того дня, когда мы сможем вывести свои войска и покончить с тем, что можно назвать не иначе как возмутительной тратой людских жизней и средств.

Снова появилась ведущая и перешла к другой теме – к намерению правительства на 83 % повысить налог на сыр. Непопулярное решение, которое, несомненно, приведет к тому, что наиболее активные граждане начнут пикетировать магазины, торгующие сыром.

– Да война хоть завтра кончится, надо только русских оттуда вышвырнуть! – воинственно заявил Стэнфорд.

Это не аргумент, и он сам это понимал. На полуострове не осталось уже ничего, за что стоило воевать, кто бы ни победил. Единственная полоска земли, которую не искрошили в пыль снаряды, была густо заминирована. Исторически и морально Крым принадлежал Российской империи, хоть ты тресни.

Дальше в новостях говорилось о столкновениях на границе с Социалистической Республикой Уэльс. Раненых нет, просто обмен выстрелами через реку Хэй близ Уая. Традиционно буйный пожизненный президент Овайн Глиндоор VII обвинял английский империализм в стремлении объединить Британию; Парламент, тоже традиционно, делал вид, что ничего не замечает. Программа продолжалась, но я уже слушала вполуха. В Данджнессе открылась новая атомная станция, на открытии присутствовал премьер-министр. Он, как положено, скалился под фотовспышками. Я вернулась к газете и начала читать статью о парламентском билле: с дронтов снимался статус охраняемых животных по причине резкого увеличения их численности. Сосредоточиться никак не получалось. В голову упорно лезли проклятые воспоминания о Крыме. К счастью, возвращая меня к реальности, запищал пейджер. Я бросила на стойку несколько банкнот и быстро направилась к выходу. За моей спиной ведущая мрачно рассказывала об убийстве молодого сюрреалиста – парня забила до смерти банда радикальных приверженцев французского импрессионизма.

2

Гэдсхилл

Существуют две школы, занимающиеся упругостью времени. Первая считает, что время очень изменчиво и каждое, даже самое малое, событие изменяет вероятностное будущее Земли. Вторая считает время устойчивым: несмотря на все ваши усилия, оно всегда возвращается к определенному настоящему. Лично я такими тривиальными вещами не занимаюсь. Я просто продаю галстуки всем, кто захочет купить…

Некий торговец в Виктории, июнь 1983

Мой пейджер принес ошеломляющее известие: украли то, что невозможно было украсть.

Вообще-то рукопись «Мартина Чезлвита» уже пропадала. Два года назад ее взял из сейфа охранник, который просто-напросто хотел прочесть книгу в ее чистом и первозданном виде. Не выдержав угрызений совести – или сломавшись на почерке Диккенса уже к третьей странице, – он признался в содеянном, и рукопись вернулась на место. Охраннику дали пять лет работ по обжигу извести в захолустье Дартмура.

В Гэдсхилле Диккенс провел последние годы жизни, но «Чезлвита» он написал не там. «Чезлвита» он писал на Девоншир-Террас, где жил со своей первой женой в 1843 году. Гэдсхилл – большой дом в викторианском стиле близ Рочестера. Во времена Диккенса оттуда открывался прекрасный вид на Мидуэй. Если прищуриться и не обращать внимания на нефтеперерабатывающий завод, предприятие по производству тяжелой воды и склады Экзотмата, не так уж трудно представить, что привлекло его в этот уголок Англии. Каждый день Гэдсхилл посещают тысячи людей, превратив это место в третий по популярности объект литературного паломничества после коттеджа Энн Хатауэй[1] и Хэворт-хауса сестер Бронте. Из-за огромного количества посетителей охрану жутко лихорадило, но очень долго ничего плохого не происходило – до тех пор, пока какой-то псих не вломился в Чотон, угрожая уничтожить все письма Джейн Остин, если не опубликуют его биографию писательницы, откровенно тупую и заурядную. В тот раз ущерба удалось избежать, но происшествие стало мрачным предзнаменованием. Через год в Дублине организованная банда попыталась похитить ради выкупа рукописи Джонатана Свифта. Началась долгая осада, которая закончилась тем, что двоих вымогателей пристрелили, а несколько оригиналов политических памфлетов и ранний набросок «Гулливера» были уничтожены. Неизбежное свершилось. Пришлось поместить литературные реликвии под пуленепробиваемое стекло, наладить электронную систему наблюдения и приставить вооруженную охрану. Никому не хотелось, чтобы все закончилось так печально, но нам не оставили выбора. С тех пор серьезных проблем почти не возникало, что делало похищение рукописи «Чезлвита» из ряда вон выходящим событием.

Я припарковала машину, прикрепила к нагрудному карману служебный бэдж ТИПА-27 и стала пробираться сквозь толпу журналистов и зевак. Босуэлла я увидела еще издали, поднырнула под руки выстроившихся живой цепью полицейских и наконец добралась до начальства.

– Доброе утро, сэр, – прошептала я. – Приехала, как только узнала.

Он приложил палец к губам и шепнул мне на ухо:

– Окно первого этажа. Потребовалось меньше десяти минут. Это все.

– Не поняла?

И тут я поняла. Ведущая тележурналистка «ЖАБ-ньюс» Лидия Сандалик готовилась взять интервью. Заканчивая вводный текст, она (классный у нее парикмахер!) уже поворачивалась к нам. Босуэлл ловко нырнул в сторону, игриво ткнув меня в ребра, и