на свежем березовом пне. Неудобно, зато безопасно. Попробуй-ка, змея, теперь типнуть в ногу. Не получится. Удилище лежит на яру. Рыба не ловится. Из-за кряжа выплывает облако. Он прикидывает на глаз длину, ширину и высоту облака и начинает вычислять его объем. Затем осматривается. И довольный тем, что все мирно вокруг, решает «взвесить» гряду холмов.

Мосачихин шагает лугом, туда, где край горы. Там Казмашка, по словам Федора Федоровича, битком набита форелью. Луг ярко рябит цветами. Мосачихин знает только колокольчики и ромашки. Вот его жена Леля, продавщица парфюмерного магазина, знает так знает названья цветов. Она даже вслепую определит имя каждого цветка, понюхает и даст точный ответ. А, может, он сам, Мосачихин, попробует определить. Как, например, этот цветок называется? Веточки узорные, отдают вереском, лепестки будто вклеены концами в крыночки. Верхний лепесток, что язык у котенка, когда он позевывает, розовый и выгнутый. Пахнет не очень, шампунью, которую продают в ребристых пузырьках. Неужели это шампунь? Нет, нет, ерунда.

Мосачихин распрямляет сухопарую спину и снова бездумно и радостно упивается ситцевой красочностью луга и запахами мореных зноем гор, поймы и ключевой бегучей Казмашки.

Федор Федорович по-прежнему возле бочажины. Он остался здесь, надеясь, что опять возьмет крупная пеструшка. Опять не повезло: зацепил за корч. Долго смыкал прутом, покуда не сломалось жало крючка. Сел от расстройства прямо у воды, — нет смысла хорониться за кустами, распугал форель, — и подумал: «Закурить, что ли, директорскую «беломорину»?

Неудачи настраивают на грустный лад. Вспомнил, что корова Нэлька целую пятидневку не ходит в табун, лежит под плетнем и тяжело и часто дышит. Проснешься ночью, почудится — попыхивает вдалеке движок. Затем дойдет до сознания: «Так ведь это Нэлька мается». И что такое с нею? Жалость! Корова краснонемецкой породы, молочная, умная, не бодается. Приглашал инспектора дорожного надзора Пульхрова, разбирающегося в скотских болезнях. Пульхров выпил стопку водки, прощупал Нэльку, сказал:

— Либо печень болит, либо гвоздь проглотила. Сводите к ветеринару. Пусть анализ крови сделает.

Еще выпил стопку и осмотрел Нэльку.

— Режь, директор. Явно, острый предмет в нутрях у коровёнки.

«Резать»… Советы я тоже могу пачками давать. Ты то пойми: Нэлька для меня, для супруги Елизаветы Никитичны и для ребятишек как член семьи. И это не все. Зарежешь — мясо в город вези, на базар. Время летнее, быстро портится свежатина, придется продавать по дешевке и докладывать денег, чтоб другую корову купить.

Без коровы нельзя, уважают молочко ребятишки. Н-да, корову покупать… Дом ремонта требует. Миша в пятый класс перешел. Надо школьную форму приобрести и в город на квартиру определить. На все денежки подавай.

Тухнет папироса. Смыкаются веки. Из теплой темноты выдвигается морда Нэльки; карие с кровавинкой глаза смотрят преданно, покрытый молочной слюной язык слизывает отруби с влажного носа.

* * *

Перед спуском в овраг Сашуня услыхал рокот мотора. Похоже, что кто-то завел его «победу». Кинулся сквозь осинник. Гром сапогов, хруст камней, хлопки лопушника. Украли машину, украли! За что страдал? В Новосибирск за нею ездил, своим ходом гнал две тысячи километров, измучился, страху натерпелся. Вернувшись домой, храбреца из себя строил. Марье, жене, рассказывал небылицы. И чаще других про медведя: будто перепугал до полусмерти косолапого, переносившего через брод улей, украденный на пасеке.

Остановился, повернул ухо к дороге. Уплывает в горы ноющий хрип машины. Сейчас она заглохнет, сейчас. Ключа у похитителя нет. Вставил какую-нибудь расплющенную проволочку, оттого и барахлит зажигание. Догонять, догонять, догонять.

Подошвы скользят по галькам. В локти как электричеством ударило. Впереди взметнулись радужные кольца и распались на меркло-зеленые точки. Вскочил и дальше. Сорвало веткой фуражку. Пролетел под кронами ветел. Простор! Со склона сверкнуло сварочной звездой. Прищурился. Разглядел, что лучи солнца разбрызгиваются о ветровое стекло «Победы». А та неизвестная легковушка, напугавшая его, подает из лесу шмелиный бас.

Сашуня стряхивает песок с брюк, заправленных в чешуйчатые голенища, и пинает в отзывающиеся упругим звоном колеса.

— Получай, собака! Переполохала. Йех, йех, йех!

Вид у него радостный, рубиновы щеки.

С минуту он, приникший к носу машины, гладит ее крыло, шероховатое от выправленных вмятин: как-то задело на переезде паровозом.

После он выдернул за шарик выдвижную антенну, и она закачалась, тонкая, никелированная. Жужжанье, треск, писк сменил в приемнике старческий голос. Он наставлял, какие профилактические меры должны принимать люди, чтобы не заболеть гриппом.

«Сам употребляй антибиотики и сульфамидные препараты, — лукаво возражал Сашуня говорившему. — Нам известны более действенные средства».

Вкусно пощелкивая языком, он достал из багажника бутылку «Столичной», замотанную в поношенные брюки. Покамест обкалывал сургуч и вышибал пробку, диктор сообщил, что Аденауэр решил остаться на посту канцлера Западной Германии. Сашуню возмутила вероломность Аденауэра.

В стакане оказались земляные крошки, Сашуня протер его углом полы и внимательно выслушал информацию о забастовке металлистов департамента Луара. Он повеселел, подтянулся: со школьной скамьи любил французских рабочих. Он мечтал встретить хотя бы одного из них, чтобы по русскому обычаю, в застолье, потолковать по душам о разных разностях, происходивших на земле.

Водка холодила руку сквозь грани стакана.

— Будем живы, — сказал Сашуня и выпил.

Ничего мучительней одиночества не было для него. Захотелось разыскать Мосачихина. Поехал туда, к краю горы, куда ушел горновой. Мосачихин прятался за плитой яшмы, стоявшей торчком, и пускал по водопадной кипени искусственную мушку. Он запретил Сашуне приближаться.

— Международные известия привез. Или ты не интересуешься политикой?

— Приблизительно в такой же мере, как и ты сивухой.

— Думал, коль ты профсоюзный вождь домны, тебе интересно узнать про забастовку тридцати пяти тысяч металлистов Франции.

— Соберемся у костра, тогда…

— Чего-нибудь поймал?

— «Чего-нибудь»? Поймал. Кого-нибудь.

— Ты меня не поправляй. Не хуже твоего русский язык знаю. Даже министры неправильности в ударениях допускают.

— Брось разводить антимонию.

— Исчезаю. Извини, ради бога. Того бога, который в Греции был. Бога спиртных напитков. Как его? Недавно в численнике читал. Ну, дьявол с ним.

Сашуня оттолкнул пальцем клинышек оконца.

— Я больше по поводу твоей жены… Добротный муж, добротные дочки… Эх, не умеют люди ценить свое счастье.

— А в чем дело?

Мосачихин вскочил. Поза умоляющая. Куда,