— Ты выглядишь здоровым, как бык, Грейсон. Держу пари, ты до сих пор выворачиваешь покрышки и трахаешь перед сном пару сучек. Я бы отдал много больше, чем пенни, чтобы узнать, о чём ты сейчас думаешь, а ты знаешь, каким я могу быть скупым. Чёрт возьми, ты же знаешь, как я поступаю, если у меня украдут хотя бы один пенни.

— Очень хорошо помню. Ведь это я делал для тебя всю грязную работу. Так что давай избавим тебя от этого пенни. И ещё мне кажется, не стоит ждать, пока ты умрёшь. Я прямо сейчас мог бы разбить твой кислородный баллон и хорошенько о тебе позаботиться. — Не отводя глаз от отца, я с холодной улыбкой медленно вытаскиваю из заднего кармана джинсов чёрные кожаные перчатки и начинаю скользить одной рукой внутрь.

С минуту отец молча смотрит на меня.

— Как только закончишь проявлять неуважение, Грейсон, иди и приведи себя в порядок.

Один из парней выходит вперёд с костюмом.

Я спокойно просовываю руку в другую кожаную перчатку.

— Как и прежде, никто не будет знать твоего имени, — начинает отец более мягким тоном. — Как мой сын, ты можешь иметь все деньги и жить так, как хочешь, фактически, я предлагаю тебе жизнь, как у принца. Но мне в этом деле нужна твоя голова и сердце. Работа стоит на первом месте, и ты дал мне слово.

— У меня нет сердца, но ты можешь использовать мою голову. Работа – это всё, что у меня есть, и всё, что когда-либо было. Я и ЕСТЬ моя работа.

Тишина.

Мы изучаем друг друга.

Вижу уважение в его глазах, даже, может быть, немного страха. Мне уже не тринадцать, когда отец так легко мог меня запугать.

— За последние пять лет твоего отсутствия, мои клиенты в «Андеграунде»… — начинает он, — …не видели от нас проявлений слабости. Мы не можем простить ни единого цента долга, иначе нас сочтут слабаками, и сейчас нужно взыскать очень много денег.

— Почему бы не поручить это твоим подручным?

— Потому что никто, кроме тебя, не сделает это чисто. Даже бойцы не знают, кто ты такой. Полное отсутствие следов. Пришёл, ушёл, никаких жертв и стопроцентный успех.

Эрик вытаскивает старую отцовскую беретту и протягивает мне как символ мира, и когда я ощущаю в руке её тяжесть – чуть меньше килограмма стали – то ловлю себя на том, что перехватываю рукоятку и целюсь отцу в лоб.

— А что, если вместо этого я возьму твою беретту «шторм» и настоятельно посоветую начать рассказывать, где моя мать?

Отец окидывает меня ледяным взглядом.

— Когда закончишь работу, я открою, где находится твоя мать.

В ответ на эти слова я взвожу курок.

— Ты можешь умереть первым, старик. Ты уже в двух шагах от смерти, и я хочу её увидеть.

Отец переводит взгляд на Эрика, потом на меня. Интересно, будет ли Эрик действительно мне «верен», пока главный здесь отец — крайне интересно.

— Если я умру, — начинает отец, — данные о её местонахождении можно будет без проблем узнать из письма, уже спрятанного в надёжном месте. Но я ни хрена не скажу, где оно, пока не удостоверюсь, что ты заберёшь принадлежащие мне деньги у каждого из этого списка, и что ты, даже после стольких лет разлуки, верен мне. Ты сделаешь это, Грейсон, и тогда «Андеграунд» станет твоим.

Эрик подходит к ближайшей тумбочке и достаёт из ящика длинный список.

— Мы не станем никому сообщать твоё настоящее имя, — шепчет Эрик, протягивая мне список. — Теперь ты инфорсер[5], наш сборщик долгов, коллектор, и будешь работать под старым псевдонимом.

— Зеро, — чуть ли не с благоговением произносят это имя остальные мужчины в комнате. Потому что у меня нет личности, и я не оставляю никаких следов. Прослушать сотовый для меня также легко, как и использовать SOCKS[6]. Я – ничто, число, даже не человек.

— Может быть, я больше не откликаюсь на этот псевдоним, — бормочу я, шевеля пальцами в кожаных перчатках, прежде чем протянуть руку, взять и открыть список.

— Ты всё сделаешь, потому что ты мой сын. И потому что хочешь увидеть свою мать. А теперь переоденься и начинай работать по списку.

Я сверху вниз просматриваю имена.

— Чтобы узнать, где сейчас моя мать, я должен шантажировать, запугивать, пытать или просто ограбить сорок восемь человек?

— Сорок восемь человек, которые мне должны, у которых есть то, что принадлежит мне и что необходимо вернуть.

Хватаю вешалку с костюмом и направляюсь к двери. Когда я пытаюсь просчитать, сколько времени займёт получение соответствующей информации о каждом из должников, чувствую, как глубоко в моих костях пробегает знакомый холодок. Сколько месяцев мне понадобится, чтобы встретиться с ними, попытаться договориться сначала по-хорошему, а потом по-плохому?

— О, и ещё, сынок, — окликает меня отец, и когда я поворачиваюсь, его голос набирает силу: — Добро пожаловать обратно.

Я посылаю отцу ледяную улыбку. Потому что он не болен. Готов поспорить на этот список. Но я хочу найти свою мать. Единственного человека, которого я когда-либо в своей жизни любил. Если мне придётся убить, чтобы её найти, я это сделаю.

— Надеюсь, твоя смерть будет медленной, — шепчу я отцу, глядя в его холодные серые глаза. — Медленной и болезненной.

2

ГЕРОЙ

Мелани

Иногда единственный способ остановить вечеринку жалости – пойти на настоящую вечеринку.

В воздухе гудит предвкушение. Разгорячённые тела наталкиваются друг на друга в тесном пространстве, моё тело изгибается среди других танцоров, я выкладываюсь на полную катушку. Я чувствую, как веселье, опьяняя, вихрями кружится вокруг нас.

Кожа блестит от танцев, шелковый золотистый топ и в тон ему юбка облегают мои изгибы так плотно, что мне, вероятно, следовало бы надеть бюстгальтер. Прикосновение влажной ткани только заставляет напряжённые соски натягивать шёлк, что привлекает ко мне несколько проницательных мужских взглядов.

Но сейчас уже слишком поздно, и толпа под кайфом от музыки и танцев.

Я появилась здесь сегодня вечером, потому что один из моих клиентов, для которого я оформляла этот небольшой бар-ресторан, пригласил моего босса и всех моих коллег. Решила, что выпью только один бокал, но осушила ещё пару, плюс тот, что наполовину пустой держу в руке, теперь уж точно последний.

Подходит парень.

Не могу не заметить его