Поц смолчал, только прищурился.

Дон сжал руку чуть сильнее и улыбнулся еще приветливее. Мол, так будем жить дружно?

Поц наконец кивнул и выдавил из себя кривую улыбочку. Обещающую такую. Танки и ковровые бомбардировки обещающую.

Что ж. Когда на летних экзаменах при переходе из средней школы в высшую, она же колледж[7], вылетела половина народу, уже было понятно: что-то неладно в Датском королевстве[8]. В прошлые годы вылетало по двое-трое, не больше. Правда, Дон надеялся, что в их класс все равно никого добирать не будут. В конце концов, традиции важнее, чем какие-то там квоты и распоряжения РОНО. Однако…

Однако нежданчик случился, и придется как-то уживаться с Поцем.

– Рассаживайтесь, господа студенты, – велела Филька и тут же начала радостно щебетать о мире, дружбе, подготовке к посвящению в студенты, индивидуальных занятиях и прочей ерундистике, но не забывая внимательно оглядывать класс.

Дон сел на привычную четвертую парту в левом ряду, у окна. Один, как подобает «королю-солнцу». Перед ним – Ромка, опора трона и гарант мирного урегулирования, и Кир – канцлер, казначей, стратег и вообще Арман дю Плесси, герцог Ришелье.

До конца девятого класса в ядре безобразия их было трое, и никогда мало не казалось. До сегодняшнего дня.

У Поца, севшего на последнюю парту в правом ряду, было четверо в основной свите. С ним – пятеро. Сплошные здоровенные лбы, не обезображенные интеллектом. Да и зачем им, в физкультурном-то классе? Они после училища всем гуртом служить пойдут. В доблестную Российскую. В спецназ. Вон уже и тельники напялили. Особенно хорош тельник на Эрике – истинном арийце, красавце нордическом, белобрысом, безмозглом. Зато какая улыбка! Все крокодилы помрут от зависти! Поц рядом с ним – чистый Адольф Шикльгрубер[9], только усиков не хватает. Зато берет надел. Десантный. Брательников. Еще есть Витька, грубый и в глубине души прекрасный. Наверное. Был бы, окажись в другом классе. Остальные двое – тоже те еще личности, братцы-акробатцы Димон и Колян. Потомственные сантехники. Еще дед Димона-Коляна деду Дона канализацию прочищал и водки за услуги требовал.

А нам придется брать четвертого в ядро. Иначе – вопиющий дисбаланс. Но кого?

Дон оглядел класс.

Народу-то много, целых двадцать пять человек вместо привычных двадцати одного, но из них тринадцать – бывшие бешки, пролетарии. Из ашек остались лишь Марат, тип мутноватый, да Сашка – рыба-сдохухоль. Проблема с кадрами у нас, дорогие доны!

Марат поймал его взгляд, просиял и всем видом показал, что готов вот прямо сейчас сесть с Доном за одну парту и вообще он – самый-самый, ага. Верный-надежный. Может даже хвостом вилять.

Нет уж, лучше втроем, чем с хвостом.

Дон нахмурился, отвернулся от Марата и принялся разглядывать лепнину на потолке и портрет Ахматовой над Филькиной головой.

Болтология только началась, время требовалось чем-то занять, а традиции – уважить, так что Дон взялся за карандаш: рисовать Фильку, то есть Фелициату Казимировну, самую классную из всех классных. Она со средней школы вела у класса «А» литературу с русским, а заодно – половину спецпредметов.

Каждый учебный год начинался с того, что в конце первого урока Дон преподносил Фильке ее портрет. Сегодня она была Фемидой: с завязанными глазами и безменом в руке. Фемида из нее получилась что надо. Молодая, всего-то лет двадцати пяти на вид, и красивая. Если б Филька не придерживалась строгого правила «с учениками ни-ни» и не водила хороводы с Сенсеем, Дон бы с ней закрутил, и плевать, сколько там ей на самом деле.

Именно это он в портрет и вложил. Женщины любят быть желанными, что бы по этому поводу ни говорили.

А Филька продолжала о сложной обстановке в Питере; о скором визите упырей-проверяющих из РОНО[10]; о необходимости взаимопонимания между бывшими ашками и бешками – они теперь студенты первого курса и должны понимать, что все серьезно! Что нигде, кроме ВШ, то есть Высшей школы номер тринадцать, они не получат такого среднего специального, что на порядок лучше гарвардского высшего, и что после школы им даже экзамены в универ сдавать не придется – сразу на третий курс и бамбук курить…

Кусок про образование Дон пропустил мимо ушей. Он все это слышал раз сто и отлично знал, что вылетевших из школы взяли в колледжи, причем на второй курс и тоже без экзаменов.

От «мотивации на учебу» Филька перешла к волейбольному соревнованию с москвичами, театральному фестивалю и драмкружку – звала бешек присоединяться и участвовать в полноценной, интересной и полезной общественной жизни.

Скукота.

Скукота закончилась минут через десять. Сначала под окнами раздался рык дракона, заходящего на посадку. По одному только звуку Дон точно определил новую зверюгу и даже выглянул в окно: кого это занесло к школе? Никак новый препод выеживается? Или кто-то с четвертого курса опаздывает? Четверокурсники – почти дембели, им расписание не писано, а выпендриваться сам бог велел.

Дракон припарковался аккурат между метлой Алинки с третьего биологического[11] и хряком Натали, тоже с биологического, но уже аспирантки-преподши[12]. Тоже еще, поклонница Булгакова, нарисовала на кожухе байка пятак и воображает себя ведьмой летучей! Алинка и то больше похожа, даром что на ее скутере вообще ничего не нарисовано. Она сама по себе ведьма, и скутер у нее – натуральная метла хоть в профиль, хоть анфас.

Дон хмыкнул – тихонько, он же вежливый студент! – и вернулся к разглядыванию дракона и его владельца. Дракон был хорош. «Харлей» этого года, на пять сотен лошадок. Умереть от зависти! А его владелец оказался никаким не преподом, даже не старшекурсником. Лет пятнадцать-шестнадцать, девятый класс. Волосы темные, в хвост, черная мотоциклетная куртка, черный же шлем в руках. Лица с третьего этажа было не разглядеть, но Дон все равно записал новенького во фраера и мажоры. Ибо если опаздываешь – ты не король, какой бы там байк под тобой ни рычал.

Записал, отметил себе глянуть на перемене, что за новичок и куда его определили, к альфам, бетам или ведьмам, – и забыл. Рисовать Фильку все равно было интереснее.

Зря забыл, как оказалось. Потому что через минуту дверь в класс открылась, и на пороге возник он же, фраер и мажор.

Надо же, он старше, чем показался на первый взгляд, подумалось Дону.

А мажор извинился перед Филькой, заработал укоризненный взгляд, оглядел класс…

На мрачной, в самый раз господарю Владу свет Цепешу[13], физиономии отразилось сначала неподдельное изумление, потом откровенный ужас пополам с брезгливостью, –