А потом предложила:

– Давай искать жемчужины в ракушках. Может, наберем тебе на новое ожерелье?

Потом она спросила, с чего это мне так не терпится отбыть в Восточную Германию, если все люди там заперты за стеной и за каждым следит Штази[1]. Если подумать, не самая безопасная намечается поездка. Может, лучше было бы мне заняться своими исследованиями в Западном Берлине? Там она могла бы навестить меня, мы бы вместе ходили на концерты и пили дешевое пиво.

Порой мне казалось, что Дженнифер на самом деле считает меня рок-звездой, а в то, что я ученый, не верит.

– До чего же синие у тебя глаза. – Говоря это, она взобралась на меня верхом и оседлала. – Это так необычно: волосы черные как смоль, а глаза ярко-синие. Ты куда красивее меня. Хочу, чтобы твой член был во мне всегда. Люди в ГДР живут в постоянном страхе, да? Я все же не понимаю, как это можно загнать за стену целый народ и никого оттуда не выпускать.

От нее сладко пахло маслом иланг-иланга. Дженнифер всегда смазывала им волосы, прежде чем отправиться в крошечную сауну, которая шла в комплекте с их подвальной квартиркой на Гамильтон-террас. Иногда вечерами я приезжал сюда после университета и, сидя на кухне и проверяя работы своих студентов, слушал, как Дженнифер в сауне болтает с Клаудией и Сэнви. Порой проходило не меньше часа, прежде чем она, наконец, появлялась, голая и вымазанная этим своим самодельным иланг-иланговым снадобьем, и после долго еще изводила меня – не спешила с ласками, готовила ромашковый чай и бутерброды и только потом бросалась в бой. Я же только рад был, что такой очаровательный хищник отрывает меня от эссе худшего из моих студентов, в заключение которого тот приписывал всемирно известные строки не тому автору. «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир». Я вычеркивал «Лев Троцкий» и вписывал «Карл Маркс».

Я знал, что Дженнифер заводит мое тело, но у меня сложилось впечатление (упрочившееся по мере того, как она направляла мои пальцы в те места, прикосновения к которым больше всего ее возбуждали), что мой разум занимает ее куда меньше. Фотохудожницы вроде Клод Каон и Синди Шерман, объясняла она, значат для нее много больше, чем Сталин и Эрик Хонеккер («Нет, – вскрикнула она. – Вот здесь, здесь!» – И я почувствовал, что она кончает). Потом она легла рядом (и уже я стал направлять ее пальцы в те места, прикосновения к которым больше всего возбуждали меня) и сказала, что Сильвия Платт [2] круче Карла Маркса, хотя то место из «Манифеста Коммунистической партии», про бродящего по Европе призрака, ей нравится. «Я про то, – она перешла на шепот, – что обычно ведь призраки бродят по домам или замкам, а у Маркса призраку достался целый континент. Может быть, устав от своей призрачной доли, он стоял у фонтана Треви в Риме, или покупал побрякушки от «Версаче» в Милане, или ходил на концерт Нико[3]?» А кстати, знаю ли я (в тот момент я определенно не желал об этом знать), что настоящее имя Нико было Криста? И что Нико/Криста родилась в Кельне и ей всю жизнь мерещились звуки бомбежек? Не хотел я знать и о том (чтобы донести эту мысль, Дженнифер прекратила ко мне прикасаться на самом пике эротического удовольствия), что внутри каждой отпечатанной ею фотографии жил свой призрак. И ее любимую сцену из фильма «Небо над Берлином» (который мы недавно вместе посмотрели), где ангел говорит, что «хотел бы войти в мировую историю», я тоже вспомнить не мог. Ну а теперь, сказала она, пора бы мне призраком пробраться к ней внутрь.

Секс в тот раз у нас вышел жаркий, и после у меня по-настоящему все заболело. С моим бедром определенно что-то было не так, хотя никаких серьезных повреждений я не заметил. Мы валялись в постели, допивали вино и разговаривали. И в какой-то момент Дженнифер спросила, чего мне хочется больше всего на свете.

– Я хотел бы снова увидеть мать.

Ответ получился не слишком сексуальным, но я знал, что Дженнифер он заинтересует.

– Тогда, может, тебе стоит ее навестить.

– Ты же знаешь, что она умерла.

– Отправляйся в Бетнал-грин, в свое семейное гнездо, и расскажи мне, что там происходит.

Она отыскала кусок угля и теперь пыталась умостить лист бумаги на своих обнаженных бедрах.

– Вижу булыжную мостовую и готическое здание университета, – сказал я.

Ее рука осталась неподвижной.

– Я думал, ты будешь рисовать.

– Ну, в Бетнал-грин нет старинного университета. И мне было бы куда интереснее рисовать твою мать, чем какое-то здание. По ней ты скучаешь больше, чем по отцу?

Нелегко было иметь дело с девушкой вроде Дженнифер Моро. За стеной хлопнула входная дверь.

– Это наверняка Клаудия. – Дженнифер положила мою руку на лист бумаги и стала углем обводить пальцы. Спальня ее граничила с кухней, и нам слышно было, как Клаудия ходит там и наполняет водой чайник.

Я лежал на спине, и мне виден был стоящий в углу комнаты плетеный стол (по-моему, сделан он был из полыни или еще какого-то не менее зловещего растения). А на столе – букетик цветущей крапивы, стопка черно-белых фотографий и паспорт. Мне хотелось сказать Дженнифер, что я люблю ее, но я побоялся, что это может ее оттолкнуть. Внезапно дверь спальни со скрипом отворилась. И я увидел Клаудию, ту самую, что вечно по ночам замачивала в миске водоросли. Она собиралась идти в сауну и стояла в кухне голая, только волосы ее были замотаны розовым полотенцем. Закинув одну руку за голову, а вторую опустив на плоский загорелый живот, Клаудия зевала так сладко, лениво и томно, будто бы весь окружающий мир до смерти ей наскучил.

В этот самый момент я спросил Дженнифер Моро, не согласится ли она выйти за меня замуж. И тут же почувствовал себя так, будто нечаянно расщепил атом. Резко подавшись вперед, она проследила за моим взглядом.

– Знаешь что, Сол, думаю, между нами все кончено. Поиграли и хватит. Фото с Эбби-роуд я пришлю тебе по почте. Желаю хорошо провести время в Восточном Берлине. Надеюсь, с визой проблем не будет. – Она опустилась на соседнюю подушку и накрыла лицо пилоткой, чтобы не смотреть на меня.

Слегка пошатываясь от выпитого, я вылез из постели и захлопнул подлую дверь, по дороге споткнувшись о бутылку из-под вина, валявшуюся на облезлом деревянном полу.

– Твой белый костюм на стуле, – сказала она. – Одевайся быстрее, пожалуйста. Мне еще нужно в колледж, поработать в фотолаборатории, пока там все не закрыли на ночь.

Костюм я купил в «Лоренс Корнер», магазинчике армейских товаров на Юстон-роуд. Том самом, где в шестидесятых «Битлз» нашли мундиры для обложки «Сержанта Пеппера». Думаю, изначально это была военно-морская форма, что вполне соответствовало ситуации, ведь мое предложение руки и сердца только что кануло на дно морское. Мой корабль потерпел крушение среди пустых устричных раковин с острыми зазубренными краями, но вкус Дженнифер Моро все еще чувствовался на моих губах и пальцах. Я опустился на край кровати и спросил, с чего это она вдруг так на меня разозлилась. Но, кажется, ответа она и сама не знала, и ее это нисколько не заботило. Она была совершенно спокойна, даже холодна, и мне показалось, что она давно уже подумывала о разрыве.