Ой, мамочки, какой же он был тяжелый, этот парень! Валя кое-как переложила его на санки-волокуши и тащила к своим, и бормотала зачем-то:

— Не умирай, не умирай, миленький… Потерпи еще чуть-чуть, потерпи…

И ведь потерпел. Не умер! Застонал…

* * *

Олег шагал и чувствовал, что ему труднее и труднее. Снег под ногами таял, разъезжался кашицей. А финну и Сашке хоть бы что — топали себе по плотному и крепкому снежку. Олег попробовал идти след в след за кем-нибудь из них — все равно таяло. Чуть позже ноги и вовсе начали тонуть: по щиколотку, затем по колено. Так Олег брел и чертыхался до тех пор, пока не провалился в снег по пояс. Провалился и почувствовал, что его тянет вниз, тянет, и он проскальзывает, летит куда-то…

Когда высокий русский исчез, маленький поднял шум. Он бегал вокруг того места, где только что была и мгновенно затянулась полынья. Он кричал туда, дергал Тойво за руку и просил объяснить, куда делся его «братишка». Дело кончилось тем, что лиса требовательно потянула Тойво за полу маскировочного костюма. Надо идти. Он вновь зашагал следом за лисицей. Русский покрутился еще немного около бывшей полыньи и побежал за ними. Нагнал.

Сколько времени шли — Тойво не мог определить. Кажется, долго. Однако темнота вокруг оставалась неизменной, и ему было по-прежнему легко идти. А вот парнишка выбился из сил. Поначалу он шагал рядом с Тойво, затем отстал на шаг, на два, потом упал. В первый раз поднялся, после второго — не смог. Тойво вернулся, сгреб парня и перебросил через плечо. Русский или не русский — замерзнет же тут. Лисица стояла и ждала его. Взглянула — с человеческим скепсисом — и потрусила дальше.

Так они двигались до тех пор, пока Тойво не почувствовал, что мальчишка на плече стал подозрительно легким.

— Стой!

Лисица остановилась.

Тойво опустил русского на снег и попятился, когда увидел, что происходит. Пацан таял, терял контуры, обращался в бестелесный туман. Лиса подошла ближе и смотрела с любопытством. Вскоре от русского не осталось ничего, он смешался с ночью, и только воздух дрожал еще минуту.

Снова они шли. Наконец забрезжило, засветало, и впереди Тойво увидел дом. Еще один, еще. Аккуратные, под черепичными крышами, каменные, основательно выстроенные. Лисица вновь потянула Тойво за одежду. Видимо, рыжая звала его к определенному дому.

Так и получилось. Лисица оставила Тойво у заборчика, выкрашенного зеленым, тявкнула со значением и скользнула куда-то. У калитки был прикреплен медный колокольчик, и ничего не оставалось, кроме как позвонить. Тойво так и сделал.

Поверх невысокого забора он увидел, как распахнулась дверь домика, и на порог вышла девушка, рыжая, белокожая и разрумяненная морозом. Она пробежала по двору и распахнула калитку.

— Терветулоа, санкари. Тамэ Валгалла.

В тусклом, едва зарождающемся свечении позднего зимнего рассвета, чуть закручиваясь на лету, шел снег…

ОРЛИНЫЙ КАМЕНЬ

— У-у-ш-ш… — свистит ветер.

— Ш-ш-р-р… — шуршат камешки, осыпаясь из-под ног или пальцев.

Сай не боится гор. Сай боится не успеть. Ей нужно найти гром-птицу до длинных теней, чтобы вернуться домой, пока не стемнело. Вверх ведут семь раз по семь ступеней, и на каждой можно передумать. Повернуть обратно, не вторгаться в обитель Высших.

Сай боится не успеть.

— Ш-р-р-р, — шуршат камешки.

…Иллих только-только разменял двенадцать лун, он уже бегал, ее мальчик, он смеялся, он обхватывал Сай руками, прижимаясь лицом к ее коленям. Иллих сгорел от лихорадки за день. Серая сестра пришла за ним.

Сай завыла, когда поняла, что Серая сестра увела ее сына. Почему его? Почему не старого Джаха, который долго жил? Джах был хорошим охотником и добыл много оленей, но теперь у него трясутся руки, и глаза слезятся. Почему Иллих? Почему Серая сестра не взяла с собой другого ребенка? Сын Лэй старше Иллиха на целую луну, но ниже ростом и ходит медленней. Почему Серая сестра не увела его?

Сай выла, обнимая холодеющего Иллиха, когда в хижину вошла старая Джой.

— У тебя будут еще дети, Сай, — произнесла она, сев рядом.

При светильнике морщины на лице старухи казались особенно резкими — как шрамы. Сай промолчала.

— Много храбрых сыновей и выносливых дочерей ты принесешь нам.

— А как же Иллих? Как же, Джой?

— Иллиха ведет к себе в гости Серая сестра…

Камнем упали слова. Одно дело — понимать, слышать — совсем другое.

— Но почему?! Джой, ты много пожила, ты знаешь… Почему мой сын?

— Так захотели Высшие.

— И все, Джой? Все? Ничего нельзя сделать?

Старуха задумалась ненадолго.

— Ты слышала о гром-птицах?

Сай кивнула. О них слышали все — о гром-птицах, которые живут в обители Высших, а иногда летают по небу — и тогда крылья их гремят.

— Ты правда хочешь позвать домой своего сына?

— Да.

— Тогда принеси орлиный камень.

— Нет! Нельзя!

— Как хочешь, — усмехнулась Джой.

Она встала — удивительно легко для своих лет — и вышла из хижины.

Нельзя подниматься в обитель Высших. Нельзя — иначе те разгневаются. Семь раз по семь ступеней ведут на плато, где обитают боги. Кто преодолеет последнюю — не вернется прежним…

Наутро Сай вышла из хижины и плотно прикрыла вход — закрепила занавесь камнями. Она подошла к хижине Джой и стукнула друг о друга висящими рядом на дереве костями. Старуха выглянула сразу же.

— Разве я справлюсь? — вот что хотела узнать Сай. — Я ведь не охотник.

— На гром-птиц никто не охотится. Справишься, — ответила Джой.

Нельзя смотреть вслед уходящему по запретной тропе — туда, где небо смыкается с камнем. Никто и не смотрел на Сай…

Вот первая ступень. Камень — серый, крепкий, холодный. Сай поднимает голову — наверху туман. Обитель Высших скрыта от глаз тех, кто на земле. Нельзя идти туда. Нельзя. Никто не вернется прежним.

Ступени высокие, по грудь Сай, и узкие. Она кладет руки на первую. Камень холодный.

— У-у-ш-ш… — свистит ветер.

Сай боится не успеть.

— Ш-р-р-р, — шуршат камешки.

Узкие высокие ступени излизаны ветром и выскоблены дождями. Трудно, трудно карабкаться на них. Сай цепляется пальцами, ищет ногами мелкие выступы и щели в камне. Иногда соскальзывают ноги, иногда предательски дрожат пальцы.

Взбирается. Одна за другой остаются ступени позади. Дышать все труднее. Холодно…

Осталось два раза по семь. И на каждой еще можно передумать. Высшие мудры — семь раз по семь, и на каждой можно передумать.

Семь, шесть, пять… Последняя. Еще можно