– А зачем?

– Как зачем? Мои деньги спрятать, а то вы сейчас упорхнете, а мне нужен огромный повод еще раз посетить это заведение и встретиться с вами.

– Ой, и правда – кажется, совсем оттаяла Яна. – Я сейчас займусь вкладом.

Мы совместными усилиями еще раз пересчитали деньги и сложили их стопочкой в стоящий за спиной Яны сейф. Мне выдали сберкнижку с печатями и… о чудо, бумажку с номером телефона.

Тем временем трупы унесли, опера собрали оружие, опросили Галю и других сотрудников сберкассы. К Яне даже никто не сунулся.

– А как у нас папу зовут? – наклонился я к девушке.

– Виктор Иванович… – Яна почему-то смутилась.

– Что-то не так?

– Он запретил мне что-либо рассказывать про себя.

Генерал кому-то позвонил с телефона золотозубой, кивнул дочери. Та сразу начала быстро собираться, поглядывая на меня.

– Я позвоню?

– Да, буду ждать!

Яночка уехала на папиной черной «Волге» с непростыми номерами, рыжий помощник военного прокурора – прям Незлобин один в один – отвел меня в сторону, начал писать протокол. Когда закончили, уборщики уже собрали осколки витрины и даже появились новые клиенты в сберкассе.

Ну и правильно – рабочего времени еще целый день, а тунеядцев в Союзе шибко не любят. Даже есть статья соответствующая. Не умеешь? Научим. Не хочешь? Заставим. Старый армейский принцип.

Прокурорские и следаки, всех опросив, рассосались, а я опять остался единственным тополем на Плющихе. И что теперь делать? Хотел после сберкассы посмотреть Москву, пропитаться так сказать духом Союза. Чтобы не выделяться. Как там пел Семен Слепаков?

Обещаю, что буду вести себя скромно,

Как самый обычный сотрудник Газпрома.

Не просто тупо деньгами швыряться,

А осторожно, чтоб не выделяться.

Я потянулся, вышел на улицу. Мимо шли простые советские служащие, мамы с детьми. Только что позади меня валялись окровавленные трупы, пахло порохом. И вот эта пастораль – желтая бочка с квасом, птички поют… И я пропел уже в полный голос:

Куплю часы швейцарские, золотые,

Ну, чтоб не выделяться, чтоб как все остальные.

На них бриллиантов штук десять-пятнадцать,

Иначе сразу начну выделяться…

– Товарищ, простите, что вы сказали? – рядом остановился старичок с палочкой, поднял очки на лоб.

Ещё такой небольшой «мерседес» S-класса,

Чтобы быть как газпромовцев серая масса…

Я подмигнул старичку и быстро пошел в сторону метро.

Глава 2

Радовался я зря. По возвращению в часть меня уже ждали. На проходной стоял хмурый Незлобин, который сразу потащил меня к офицерским домам.

– Что-то случилось?

– Нас Тыква ждет у Гурьевых.

Я тяжело вздохнул. К вдове Ивана все собирался-собирался, но за неделю в Союзе – так и не выбрался. Сначала отписывался по инстанциям, заселялся, прошел еще один медосмотр. Потом какие-то пьянки-гулянки, что-то отмечали с новыми сослуживцами. Так сказать, вливался в коллектив.

– Тыква сильно злой? – поинтересовался я у Огонька.

Подполковника, который возглавлял нашу часть, звали Игнатом Степановичем Бошаром. Был он из молдаван, прошел в Осназе всю войну, даже немного успел побезобразничать в Корее. Как узнали в роте, Бошар – по-молдавски означало тыква. Эта кличка и приклеилась навсегда к невысокому и чернявому подполу. Как я понял, мужик он был мировой, о своих подчиненных заботился, выбивал всякие льготы и награды. Особенно для погибших.

– Нет, не сильно. Больше грустный… – Незлобин оглянулся.

Мы в одиночестве шли по еловой аллее к серому дому.

– Вот держи.

Огонек вытащил из портфеля пачку денег. Везет мне на бабки – прямо хоть обратно возвращайся в сберкассу.

– Продал половину кофе. Тут твоя доля. Пятьсот рублей.

– Десятками?

– Ну, так получилось… – пожал плечами Веня. – Могли вообще рублями дать.

Мы дошли до дома, поднялись на третий этаж. Позвонили в дверь, обитую бордовым дерматином.

Открыла нам круглолицая женщина с волосами, заплетенными в косу, и с заплаканными серыми глазами.

– Вы кто?

– Мы… сослуживцы Ивана… – я замялся в дверях, спросил: – Вас как зовут?

– Антонина. Проходите, ваш начальник уже тут.

Мы зашли, сняли обувь. Вдова Ивана дала нам тапки.

Тыква сидел на кухне, курил сигарету. Перед ним стояла набитая окурками пепельница. За ней портрет Гурьева в форме и рюмка водки, накрытая куском черного хлеба.

– Где вы шляетесь? – Игнат Степанович на нас мрачно посмотрел, кивнул на свободные табуретки.

Антонина подошла к серванту, достала рюмки.

– Давайте помянем Ванечку моего…

Вдова разлила водку, достала из холодильника нехитрую закуску – холодец, квашеную капусту, огурцы. Начала накрывать на стол.

– Пойдем-ка выйдем… – Подпол встал, поправил китель. – Ты, Вениамин, помоги Антонине. Мы сейчас.

Вышли на лестничную площадку, Тыква опять закурил.

– Ну что там в Москве случилось? Особист прибегает с круглыми глазами, дескать, Орлов бандитов насмерть расстрелял при гражданских, еще одного в плен взял. Военная прокуратура на ушах стоит…

Пришлось рассказывать Игнату Степановичу мои утренние приключения. Подпол заинтересовался, заставил даже показать «в лицах», кто где стоял, кто с кем перестреливался.

– Повезло тебе. Один против троих с оружием. Резкий ты, Орлов. Теперь начинаю понимать, что нашел в тебе Зорин. Резкий и везучий. Могло ведь по гражданским прилететь.

– Не прилетело же, – пожал плечами я. – Пойдемте обратно? Вдова поди заждалась…

Мы вернулись и сразу выпили. После чего меня попросили рассказать о смерти Ивана.

– Я ведь даже попрощаться толком с ним не смогла, – заплакала Антонина. – Гроб запаянный пришел, открывать не велели.

– А где дети? – спросил я тихо на ухо у Тыквы, пока разливали по новой.

– К родителям Антонины отправили, – буркнул подпол, махнул свою рюмку.

– Погиб как герой… – начал рассказывать я. Мялся, перескакивал с третье на десятое – пойди пойми, что тут секретное, а о чем можно… Но справился.

Тыква начал выяснять у вдовы, чем часть может ей помочь. Почиркал карандашом себе что-то в записной книжке. Я тихонько вытащил из кармана пачку с незлобинскими десятками, сунул в карман передника Антонины. Та стала вытаскивать деньги, чтобы отдать обратно, я ей не давал. Победу мы одержали вместе с Огоньком, который добавил пачку от себя.

Ушли от вдовы уже в четвертом часу, в совсем мрачном настроении. Я пристроился в кильватер Незлобину, который привел меня к почтовым ящикам в холле офицерского общежития. Точнее даже не к ящикам, а ячейкам с буквами и цифрами. Огонек остановился возле буквы «Н», а я на автомате