— Каково?

— Это "Летний вечер на кладбище" мне тоже нравится, даже очень. Но тут совсем другое дело.

— Так в стихах или прозе?

— В прозе. Но только, сдается мне, это не просто роман. Это — Нокс замялся, подыскивая слова. — Это как будто бы крик о помощи, как будто автор узнал, что некий преступник совершил что-то страшное против Бога и человеческого общества, невозможное кощунство и теперь то ли просит, чтобы ему помогли это нечто уничтожить, то ли, наоборот, похваляется.

Я в издательстве скоро три года, там многие хорошо знают мистера Перси Шелли, и в описании главного героя с этим Перси много сходного. На меня, понятное дело, там никто внимания не обращает: мол, наборщик — набирай. Поэтому я много всего такого слышу.

— О чем роман? Можешь вкратце рассказать?

— Да так сразу всего и не перескажешь. — Нокс подергал бородавку над верхней губой. — Это история английского капитана Роберта Уолтона, который набирает команду в России, после чего отправляется с экспедицией к полярному кругу и при этом пишет письма своей сестре Маргарет. Так вот, этот капитан находит во льдах чуть живого человека, как оказывается, ученого, спасает его, и тот рассказывает свою историю. И вот тут самое зловещее… — Нокс отставил пустой стакан, на секунду бросив умоляющий взгляд в сторону дежурного и, ничего не добившись, со вздохом продолжил: — Молодой ученый создал в своей лаборатории некое существо. Для этого он, то есть ученый, выкапывал на кладбище мертвецов и затем сшивал отдельные их части. В общем, достаточно мерзкое дело, доложу я вам. — Нокс облизал пересохшие губы, и Вильсон был вынужден попросить принести еще чаю.

— Кража трупов, м-да… господа медикусы и студиозусы совсем обнаглели, ради своих занятий не гнушаются копаться на христианском кладбище и вытаскивать тела усопших из могил. Впрочем, мы же говорим о литературе, возможно, автор лично никогда трупов не крал, а просто слышал об этом.

— Но он описывает это дело достаточно убедительно, как он возится с мерзкой мертвечиной, вдыхая миазмы, как… — Агент извлек из внутреннего кармана тетрадь в кожаном переплете и прочитал: "Как рассказать об ужасных тех ночных бдениях, когда я рылся в могильной плесени или терзал живых тварей ради оживления мертвой материи?"

— Так значит, автор — студент-медик, анатом или цирюльник, купивший патент на врачебную деятельность? Тоже мне большое дело, всем нужно тренироваться. Впрочем, Шелли, насколько мне это известно, не врач.

— Не врач, но его друзья еще по Итону рассказывают, будто бы, приезжая в гости к Шелли во дворец Филд, принадлежащий его деду, эсквайру Биши Шелли, неоднократно посещали его лабораторию, где будущий поэт проводил химические опыты, а также опыты с электричеством, и этой… гальваникой! Сестрам же он рассказывал о том, будто бы изучает работы великих алхимиков и… об этом же говориться в романе: "С того дня естествознание, и особенно химия, в самом широком смысле слова, стало почти моим единственным занятием… Одним из предметов, особенно занимавших меня, было строение человеческого и любого живого организма". Заметили сходство? Но это еще не все. — Нокс невольно перешел на шепот. — у нас в типографии один малый, оказывается, в прошлом служил камердинером у соученика Шелли по Итону, потом его за пьянку выгнали с места, так вот, он говорил, что в этом самом Итоне была одна забавная традиция: если ученик собирался что-то сделать или если его заставали за чем-то и требовали объяснения, он должен был ответить, добавив в конце предложения: "с вашего разрешения", после чего покорно склонить голову. Например, "я отойду, с вашего разрешения", или "я спущусь в столовую, с вашего разрешения".

— Понятно. Что дальше? — нетерпеливо перебил говорившего суперинтендант.

— Так вот, однажды учитель латыни зашел в комнату Шелли и застал его там, колдующего над свечами, зеркалом и произносящим какие-то заклинания. "Чем вы заняты, Шелли?" — очень удивившись, спросил тот. "Вызываю дьявола, с вашего разрешения, сэр", — автоматически ответил Перси.

— Меня не интересует, как развлекался маленький Перси Шелли. — Отсмеявшись, Вильсон вытер рукой выступившие было слезы. — Если дед и отец позволили ему держать в их родовом дворце лабораторию, значит, в ней не было ничего такого, за что их отпрыска могли бы посадить в тюрьму или подвергнуть общественному порицанию. В наше время многие молодые люди увлекаются наукой. Скажите лучше, что опасного вы обнаружили в романе?

— Этот ученый создал человека и вдохнул в него жизнь, как мог бы это сделать только Творец.

— Ага. Церковь, скорее всего, будет против подобных инсинуаций. Впрочем, для протестов необходимо, чтобы хотя бы один ленивый священник прочитал роман. Что еще?

— Даже не знаю, как и сказать. Вот я скопировал, послушайте: "Как описать мои чувства при этом ужасном зрелище, как изобразить несчастного, созданного мною с таким неимоверным трудом? А между тем члены его были соразмерны, и я подобрал для него красивые черты. Красивые — Боже великий! Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы и жилы; волосы были черные, блестящие и длинные, а зубы белые, как жемчуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта". Это я к тому, что у нас есть словесный портрет, м-м-м, подозреваемого. Зачем, вы скоро поймете. Далее ученый заснул в изнеможении и проснулся от того, что монстр нависал над ним, точно скала. В результате он так испугался, что выгнал творение, над которым так долго трудился, из дома, и спустя какое-то время узнал, что кто-то задушил его младшего брата и в убийстве обвинили служанку, хотя Виктор, так зовут ученого, знает, что она не могла этого сделать. Потом становится ясно, что убийца — тот самый искусственный человек, который…

— Стоп! — Суперинтендант поднялся со своего места и подошел к окну, агент застыл на месте, боясь шелохнуться. — Нокс, вы что-нибудь слышали о художественном вымысле? Зачем нам ловить существо, убившее ребенка, если и само существо, и мертвый ребенок — не более чем плод писательского воображения?

— Может, да, но мне кажется… — Желтоватое лицо Нокса напряглось, обычно невыразительные глаза горели неистовым пламенем, на висках вздулись желваки. — Я думаю, господин суперинтендант, что автор пытается рассказать не историю великого ученого Виктора Франкенштейна, посмевшего посягнуть на привилегию Творца, это скорее история отвергнутого и изначально невинного существа, которого его создатель выбросил из дома, словно ненужный хлам, даже не дав парню имени. Во всей книге он даже не пытается как-то назвать свое порождение. Я думаю, это история отвергнутого ребенка, возможно урода, бастарда, и тут мне вспоминается лорд Байрон.