Шрифт:
Закладка:
После похорон, как водится, справили поминки, и родители Нинки уехали в город. На том дело закончилось.
Проснувшись утром в непротопленной, холодной избе, мы с Клавой стали собираться на кладбище, где были похоронены родители и оба ее брата. К концу жизни Ленька и Петруша закатились из города в деревню, словно в гнилой карман, пили всякую дрянь и оба сгорели от дешевого пойла. Один — в сорок лет, другой — в сорок пять.
Ночью прошёл дождь, хозяйка выдала нам кирзовые сапоги, и мы зашагали по грязи, чавкая кирзачами. Глядя на сухие крапивные заросли, покосившиеся заборы и гнилые амбары, не верилось, что когда-то здесь голосили петухи и ревели коровы. Деревня Чистовитое доживала последний срок, который измерялся жизнями оставшихся в ней стариков.
Чистовитинское кладбище располагалось на склоне горы, куда мы с Клавой забрались, скользя сапогами. Оно насквозь проросло березами, черемухой и невысокими соснами. По незатейливым, простецким оградам и памятникам было видно, что за ними ещё кто-то ухаживает. Но были и такие, о которых уже давно не заботились.
У едва приметного холмика Клава заголосила:
— Царица небесная! Дожили до чего! Памятник у Ивана украли!
— Чья это могила? — спросила я.
— Ивана Ехременкова, их с женой здесь вместе схоронили. Теперь, видишь, не найти. Хотя кому сюда приходить, — она махнула рукой. — Родственники все поумирали.
— Может, ошиблась?
— Я все могилы знаю наперечет. Вон та, с крестами, видишь? Эта — моих родителей.
Мы подошли ближе, Клава достала из укромного места за памятником веник и вымела опавшие листья. Вытерла стекла на блеклых фотографиях и прицепила к ним бумажные цветы, которые привезла из города.
Потом мы отправились к могилам Клавиных братьев. По дороге она кивнула на два одинаковых холмика, обнесенных гнилыми досками:
— Нинкина могила…
— А рядом с ней кто лежит? — с интересом спросила я, и Клава пообещала:
— Потом расскажу.
Когда мы спустились с горы и уже входили в деревню, на нас обрушился тяжелый сплошной ливень, и мы едва успели добежать до полуразрушенного сарая. Небо громыхало над нашими головами, и яркие всполохи молний высвечивали темные углы через дыры в крыше.
— Знаешь, чей это сарай? — спросила вдруг Клава.
— Откуда мне знать? — удивилась я.
— Это Водин сарай.
— Идем отсюда! — Я рванулась под дождь, но Клава успела схватить меня за рукав:
— Охолонись, сумасшедшая! Вымокнешь до нитки, не дай бог заболеешь.
Я замерла у входа, готовая в любой момент убежать.
— Ну, слушай… — кивнула мне Клава. — Расскажу, кто там на кладбище рядом с Нинкой.
В тот же год, когда утонула Нинка, в Водиной семье случилось другое несчастье. Осенью в колхозе молотили зерно, брат Юриса, Эдгар, охраняя колхозный ток, решил украсть там мешок зерна.
И, когда он ночью тащил мешок к своему дому, навстречу ему попался конь, на котором ехал бригадир из Покосного.
Эдгар со страху бросил мешок и сиганул через забор в чужой огород, потом он дунул к реке, оттуда — обратно на ток. Бригадир, не будь дураком, погнался за ним, но так и не догнал.
На следующий день Эдгар уехал в Камарчагу и устроился монтировать шпалы на железнодорожных путях. Однако долго он там не задержался и, как только все успокоилось, вернулся в Чистовитое.
Домой Эдгар приехал ближе к зиме, и не один. Люська, так звали камарчагинскую невесту Эдгара, оказалась крепкой сноровистой бабой. В первый же день она устроилась на конюшню и в работе ни в чем не уступала мужикам.
В деревне стали готовиться к свадьбе. Старухи между собой шушукались, дескать, свадьбу в один год с похоронами делать нельзя, иначе, по примете, быть покойнику. Но никто из них не решался сказать это Воде. И только соседка Петрова по доброте душевной не смолчала:
— Ты бы повременила, Водюшка. Полгода не прошло, как Нинку схоронили. Как-то не по-людски.
Выслушав ее, Водя ничего не ответила, только кивнула.
Бесовщина, которая случилась в избе Петровых на следующий день, всколыхнула все Чистовитое. О ней судачили на молоканке, в конторе и в магазине. Известие о жуткой истории докатилось даже до центральной усадьбы.
Жили Петровы небогато, была у них свинья, которая недавно опоросилась одним поросенком. И было ему всего четыре недели, когда хозяин спьяну поймал его, шваркнул об угол и принес в избу готовить. Жена не рассчитывала на преждевременную кончину несостоявшегося борова, схватила ухват, вдела голову мужа в рогатину и потащила к печи. Тот испугался и тут же помер.
Казалось бы, свадьбу Люськи и Эдгара надо отложить, но её отгуляли через день после похорон соседа Петрова. После этого деревенские бабы, проходя мимо Водиных ворот, плевали в них так, чтобы никто не видел, особенно Водя.
В конце декабря нападало много снега. Через всю деревню прочистили только одну дорожку чуть шире тропинки, по которой могли проехать запряженные сани. В лесу и вовсе все замело, к тому же начались волчьи свадьбы. В это время, в начале зимы, волки особенно лютуют и действуют «артелью».
Дни сделались короткими, ночи — длиннее некуда. В конце месяца пришла пора получать в Покосном, в центральном правлении колхоза, январские талоны на молоко.
В семье Води скотину не держали. В деревне говорили, что все они лодыри, но им тоже полагались талоны на молоко. И вот Люська пододела для тепла под юбку мужнины кальсоны, завернулась в фуфайку и перевязалась платком. Взяла с собой топор и отправилась в Покосное за талонами. Но сдуру пошла через лес, решив, что так будет короче.
Следующим утром, не дождавшись жены, Эдгар взял на конюшне коня и поскакал в покоснинскую контору. Там ему сказали, что Люська приходила, забрала талоны и вчера же двинулась восвояси.
Сразу поднялся шум, председатель собрал мужиков и вместе с ними прошёл по лесной дороге до самого Чистовитого. Обратно вернулись по окружной, через поля, но Люську так и не нашли.
Дело было яснее ясного: бежать Люське некуда, родители померли, а значит, она или замерзла, или ее задрали волки.
На этот раз из районной милиции никто не приехал и дела не возбудили. В сельсовете решили ждать до весны — как только сойдет снег, все станет ясно.
