Представители одного и того же служилого «города» и даже родственники сидели в осаде в Москве и Троице-Сергиевом монастыре, а их братья воевали на стороне Тушинского Вора. Когда в ноябре-декабре 1608 года от самозванца отложились Ярославль, Кострома, Галич и другие крупные центры Замосковного края, дворянам этих уездов пришлось воевать друг с другом! Нижегородское ополчение воеводы Андрея Семеновича Алябьева, ходившее походами на Арзамас, Муром, Касимов, вступило в бои с отрядами под предводительством дворян из Владимира и Суздаля, воевавших на стороне Лжедмитрия II.

В этих условиях Ксения Годунова, искренне презиравшая Шуйских и ненавидящая «тушинского вора», считала своим долгом и единственным спасением себя и Отечества привлечение третьей силы, не участвующей в династических спорах, но способной обоих низвергнуть. Вот тогда-то и понадобится новой власти легальное обоснование своего присутствия, тогда и сыграет свою роль, как ковровая дорожка к трону, ее царское происхождение.

Ксения дописала письмо, придирчиво проверила текст и скорописью принялась переписывать его по-латыни. Сверив с оригиналом, она порвала первоначальный текст и выкинула обрывки в огонь, спрятала в рукав оставшийся в одном экземпляре латинский вариант и зашла в горницу, где увлеченно беседовали Ивашка, Игнат и Дуняша.

— Поручение у меня к тебе, Иван, — повелительно начала Ксения, отведя в сторонку и внимательно осматривая щуплого подростка, будто прицениваясь, — да вот не знаю, справишься ли?

— Распоряжайся мною, как душеньке твоей угодно, царевна-матушка! — Ивашка поклонился в пояс.

— По-латински разумеешь? — присела на самый краешек скамьи Годунова, испытывающе глядя на паренька.

— Языкам не обучен, — вздохнул писарь, — но копировать могу — не отличишь.

— То, что можешь — это хорошо, — благосклонно кивнула Годунова, — а вот делать так, чтобы никто не отличил — не надо. Пиши своим почерком, не подражай… Но главное, Иван, про мое поручение и грамотку эту знать никто не должен. Разумеешь?

* * *

Когда через два дня Ивашка, гордый исполненным поручением, вприпрыжку выскакивал из подвального хранилища, он с размаху налетел на прогуливающегося по свежему воздуху Голохвастова. Ударившись головой в плечо воеводы, писарь не удержался на ногах, отлетел на несколько шагов назад, неловко и больно упал на мерзлую землю. Свиток, предназначенный Ксении Годуновой, выпал у него из рукава и предательски покатился к ногам воеводы, скорчившегося от боли в раненом боку.

— Ах ты, шельма! — взревел Голохвастов, — совсем страх потерял!…

Метнув яростный взгляд на писаря, воевода ловко подхватил грамотку, развернул, и лицо его потемнело.

— По-латински писано? — зловещим шепотом произнес он, нащупывая здоровой рукой рукоять меча. — Ну вот и конец тебе, писарь! Добегался…

* * *

Справка: использованные материалы книги «Василий Шуйский». Автор — Козляков Вячеслав Николаевич.

Глава 14

Главный выбор

Зло пнув закрывшуюся с лязгом дверь, Ивашка присел на лестницу, ведущую в подвал, с интересом прислушался к собственным ощущениям. Его поразило непривычное отсутствие страха, знакомого прикосновением к спине холодных липких щупальцев и противной судорогой внизу живота. Он исчез, испарился, растворился в бешеных глазах Голохвастова, остудив их до состояния черной зимней полыньи на белом, как снег, лице. Вместо страха перед начальством виски ломило от отчаянного стыда за невыполненное поручение, и сердце сжималось от тревоги за судьбу царевны, вверившей писарю свою тайну. Что, если Голохвастов ославит её, опозорит, покажет свиток кому не след, а там… Ивашка представить не мог, что дальше, но мнилось ему, что сокрыта в письме тайна великая, способная возвысить Ксению, попади оно в надежные руки… А попало к младшему воеводе… Растяпа!

Вскочив на ноги и снова пнув крепкую, дубовую дверь, Ивашка вздохнул и спустился в просторный библиотечный подвал… Огляделся… Будто и не уходил отсюда — даже дерюжка, служившая спасительной накидкой, лежала на том же месте на скамье, где он её оставил, уходя к Долгорукову… Видно, Митяю тоже недосуг…

Пошарив по столу, паренек нащупал кисет с кремнем, кресалом — куском железной ленты с насечками и трутом — заботливо и тщательно высушенным мхом. Высек искру, раздул огонь, заправил свечной огарок. Длинные тени послушно заплясали по тёмным сводам подземелья, потянулись к огоньку своими корявыми руками. Ивашка подтянул к себе книгу, покрытую изрядным слоем пыли, протёр её, прикрыв нос рукавом и стараясь не дышать. Он сел и уставился на аккуратные прописи. Текст расплывался в глазах, смысл прочитанного ускользал от воспаленного сознания. Перед его внутренним взором стояли, не отпуская, внимательные глаза Годуновой и преисполненный холодного бешенства взгляд Голохвастова. Она просила. Он требовал. Да только любое слово и даже молчание Ивашки обязательно кому-то навредит…

Что делать? Открыться воеводе? Сказать, чью тайну содержат эти латинские письмена — значит нарушить слово, данные царевне. Как после этого жить вероломцем? Не сказать — прослыть подсылом вражеским. А ведь воевода не успокоится, пойдет искать толмача, и какие секреты раскроет этот свиток? Боже, что же делать? Как спастись от навета, сберечь своё доброе имя и тех, кто тебе доверился? Спаси и научи, Господи!

— Трудный выбор, Иван! — гулко раздался в подземелье знакомый тихий голос…

Испуганно вскинув голову, писарь узрел за столом того самого монаха, явившегося к нему однажды во сне. Старец чинно сидел за столом, положив руки на столешницу, был в такой же поношенной, выцветшей рясе, подвязанной самой простой веревкой. Светлые, словно отбеленные волосы, аккуратно зачесанные назад, и такая же белая борода отражали пляшущий язычек пламени, и казалось, что смуглое лицо старца и глаза его окаймлены огненными сполохами.

— Трудный выбор, — повторил преподобный, — для человека неверующего — непосильный.

— А для православного? — шумно сглотнув, спросил писарь.

— Момент истины, — старец не отводил своих внимательных глаз от юноши, — испытание, посредством которого Спаситель вопрошает, помнит ли христианин, какие наветы претерпел Господь наш Иисус Христос. Готов ли следовать за ним, принимая неправедную хулу и казни так, как принимал их Спаситель?

Писарь опустил голову и задумался. Воображение услужливо нарисовало картину распятия — гвозди, врезающиеся в ступни и кисти, трепещущее тело, поднятое на кресте. Ивашке стало по-настоящему страшно.

— И что? — прикусив губу, прошептал он и вскинул глаза на старца, — страсти Христовы… это обязательно?

— Господь не даёт испытаний больше, чем человек может выдержать, — произнес преподобный тихо, — но они неизбежны и для простолюдина, и для государя, для всей земли нашей, ибо только через испытания имеем возможность укрепить веру и волю свою. И не роптать надо из-за них, а воспринимать, как благодать божью…

— Но почему⁈ — не выдержав, перебил старца Ивашка… — разве обязательно страдать?

По лицу преподобного впервые пробежала тень улыбки.

— В своем диалоге с Сократом Платон сказал: «Трудные времена рождают сильных людей. Сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей.» Так понятнее?

Ивашка покачал головой, умоляюще глядя на монаха, и молитвенно сложил руки, чтобы тот не серчал на его тугодумие. Преподобный и не думал сердиться.

— Человек становится сильнее, когда идет в гору, — говорил он также медленно и обстоятельно. —