Шрифт:
Закладка:
Октябрьская революция потрясла империализм не только в центрах его господства, не только в "метрополиях". Она нанесла удар и по тылу империализма, по его периферии. Посеяв семена революции как в центрах империализма, так и в его тылу, ослабив мощь империализма в "метрополиях" и поколебав его господство в колониях, Октябрьская революция поставила тем самым под угрозу само существование мирового капитализма в целом.
Не менее важным, чем погружение Фостера в "Проблемы ленинизма", было то, что он назвал "очень большой трансформацией" в поведении Советского Союза. В течение двух лет после окончания войны Советский Союз пытался запугать Иран и Турцию, поддерживал коммунистов в гражданской войне в Греции, установил промосковские режимы в Польше, Румынии и Болгарии. Фостер расценил это как свидетельство того, что Сталин придерживался именно той агрессивной стратегии, которую он публично провозглашал.
В своих выступлениях и статьях Фостер начал предупреждать, что советские лидеры стремятся "искоренить несоветский тип общества" и что если Соединенные Штаты не нанесут ответный удар, то "чужая вера изолирует нас и надавит на нас до такой степени, что мы окажемся перед необходимостью капитуляции или новой войны". Советский Союз, по его мнению, преследовал не просто извечные российские стратегические цели, а власть над всем миром; он представлял для Запада не просто угрозу, которую всегда представляли друг другу напористые державы, а "вызов устоявшейся цивилизации - такой, какой бывает только раз в столетие".
"В десятом веке после Рождества Христова так называемому христианскому миру был брошен вызов чуждой верой, - писал он. "Прилив ислама хлынул из Аравии и захлестнул большую часть христианского мира... Теперь прошло еще десять веков, и накопленная за эти века цивилизация столкнулась с новым вызовом. На этот раз вызов брошен советским коммунизмом".
Это была не только более жесткая риторика, чем та, которую Фостер когда-либо использовал против коммунизма, но и значительно превосходила любую критику, которую он когда-либо делал в адрес нацизма. Угроза, исходящая от коммунизма, казалась ему бесконечно большей. Он признавал нацизм как идеологию, ведущую к великим преступлениям, но в 1930-е годы он принимал ее, поскольку считал ее сущностно западной, христианской и капиталистической. Коммунизм не был ничем из этого. В нем Фостер увидел то, чего никогда не видел в нацизме: абсолютное зло, компромисс с которым невозможен.
"Перспективы мира во всем мире, похоже, становятся все скучнее, скучнее, Даллес, - сетовал Фрэнк Кингдон, методистский священник и обозреватель газеты New York Post.
Время от времени появлялся голос, предлагавший менее апокалиптический взгляд на советские намерения. Обозреватель Уолтер Липпманн призывал американцев "перестать биться головой о каменные стены, полагая, что мы назначены полицейским для человечества", и предупреждал, что зацикленность Вашингтона на холодной войне "является ошибочной и должна привести к неправильному использованию американской мощи". Однако эти предостережения были подавлены быстро формирующимся национальным консенсусом о том, что мир разделился между благочестивыми силами и силами зла. Джон Фостер Даллес озвучил это убеждение.
"Мы - единственная великая нация, чей народ не истощен ни физически, ни духовно", - заявил он в одной из своих речей. "Мы должны стать лидерами в восстановлении принципов как руководства к действию. Если мы этого не сделаем, то мир не будет достоин того, чтобы в нем жить. Более того, возможно, это будет мир, в котором человек не сможет жить".
Эта жесткость отдалила Фостера от самого выдающегося протестантского богослова той эпохи, Рейнхольда Нибура. Они вместе работали в комиссии "Справедливый и прочный мир" и разделяли страстный интерес к применению этики в мировой политике. Однако Нибур никогда не стремился к политической роли. Вместо этого он оставался рефлексирующим человеком, и ему было не по себе от формирующегося у Фостера мировоззрения "добро-зло". Она противоречила его собственному убеждению в моральной неоднозначности, опасности самоправедности, несовершенстве человеческих институтов и, как он говорил, "сходстве между нашими грехами и виной других". Фостер считал, что главная угроза Соединенным Штатам исходит из Москвы; Нибур видел ее в эгоизме американцев и их лидеров.
"Если мы погибнем, - предупреждал Нибур, - то безжалостность врага будет лишь вторичной причиной катастрофы. Главная причина будет заключаться в том, что сила великой нации будет направлена глазами, слишком слепыми, чтобы видеть все опасности борьбы, и эта слепота будет вызвана не какими-то случайностями природы или истории, а ненавистью и тщеславием".
Подобный самоанализ редко популярен в какой-либо стране, и в любом случае Нибур лишь постепенно становился публичным интеллектуалом. Фостер, тем временем, продолжал делать новости как республиканец в американских дипломатических миссиях. Несколько раз он вступал в драматическую схватку с Андреем Вишинским, огнедышащим заместителем министра иностранных дел СССР, который был главным обвинителем на гротескных процессах сталинской Великой чистки. Позже он напишет, что высокомерная неуступчивость Вишинского была для него "вспышкой молнии, внезапно осветившей темную и бурную сцену. Мы как никогда раньше увидели масштабность задачи спасения Европы для западной цивилизации".
Вишинский сочетал конфронтационный стиль с абсолютным стремлением выжать все преимущества для своей стороны, которая, по его мнению, олицетворяла будущее человечества. Во время одного из саммитов он был настолько неумолим, что американские делегаты отступили, чтобы перегруппироваться. Один из них вслух задался вопросом, кем бы мог стать Вишинский, если бы родился и вырос в США.
"В этом нет никаких сомнений, - ответил генерал Уолтер Беделл Смит. "Он был бы старшим партнером в Sullivan & Cromwell".
4. ТОТ ПАРЕНЬ С УОЛЛ-СТРИТ
Что делать разведчику военного времени, когда боевые действия закончились и правительство перестало его использовать? Джон Фостер Даллес видел, как его брат столкнулся с этой дилеммой после того, как в Европе замолчали пушки. У него был ответ: вернуться в Sullivan & Cromwell. Единственный весомый аргумент, который он мог привести, заключался в том, что юридическая работа принесет богатый доход. Фостер подчеркивал это в письмах к брату.
"Открывается ужасно много всего", - написал он. "Будем наводить порядок!"
Аллен был не в восторге от такой перспективы, но в условиях закрытия Управления стратегических служб у него не было другого выхода. В конце 1945 г. он во второй раз ушел с государственной службы. Он вернулся к юридической практике под руководством брата и с некоторым трудом начал
