Шрифт:
Закладка:
Конечно, она возьмет себя в руки, прежде чем вернуться в дом. Наклонившись, чтобы оглядеть себя в боковое зеркало машины, она, как сможет, поправит прическу. Она снимет жакет в крупных пятнах пота и останется в шелковой блузке без рукавов, хотя она ненавидела свои дряблые плечи и считала неблагоразумным женщине старше пятидесяти оголять ноги выше колена и руки выше локтя. Она снова задумается о том, чтобы позвонить в полицию, и даже быстро поищет в телефоне «ветеринарный контроль Майами» и «куда сообщить об экзотических животных», прежде чем решит сохранить это в тайне. Она будет хранить это в тайне, когда войдет в дом с заготовленным оправданием и скажет, что ей нужно было переставить машину, когда Джанетт странно на нее посмотрит. Она будет хранить это в тайне каждый раз, когда будет махать рукой своей аляповатой соседке с порога. Она будет хранить это в тайне, когда снова повезет Джанетт на детоксикацию, и Марио, потея и краснея, будет сидеть рядом с ней. Она будет хранить это в тайне даже тогда, когда пять лет спустя пума сбежит из клетки и набросится на свою хозяйку, излишне болтливую женщину, и дело закончится пятью пересадками кожи, лицом, на которое Кармен никогда больше не взглянет, и газетной статьей, где возьмут интервью у шокированных соседей — они понятия не имели! — а саму женщину процитируют:
— Могло быть и хуже. Слава Богу, что я осталась жива. Видит Бог, могло быть и хуже.
Ана,
Ирапуато, 2018
Мексика преображала ее речь. Сhele стало güero[47], guineo превратилось в plátano[48]. Она снова знала испанский лучше английского, но ее акцент начал меняться. Она пыталась мексиканизировать непослушный язык, чтобы лучше вписаться. Чтобы не слышать оскорбительные комментарии. Gente de afuera[49] захватывают город, творят разбой, отнимают рабочие места, pinches cerotes[50], вызывайте Мигру, пусть их гонят взашей. Бывают добрые мексиканцы, приветливые. Не все такие. Проще слиться с толпой, проще примерить новую маскировку (и болезненно тоже). И запутано тоже. Мать каждый год обещала, что они вернутся, просто нужно скопить еще чуть больше денег. Намного больше денег. Может, они никогда не вернутся?
Четыре года прошло. Ана и ее мать по-прежнему сидели в Мексике. Она жила в Майами почти столько же, сколько в Ирапуато.
Здесь она работала. На урожденную американку, у которой были длинные рыжие волосы. Ее звали донья Нэнси. Нет, формально она не работала на Нэнси. Глория работала, ее мать. Но Ана всегда помогала своей матери, не один год она помогала своей матери, и в конце концов Нэнси стала платить Ане. Предыдущая muchacha[51] начала работать на кухне после смерти своего отца, когда ей было всего восемь лет. Вскоре она уже могла покупать обувь всем своим сестрам, а это было предметом большой гордости. Ана слышала, как женщина лично рассказывала эту историю Глории перед тем, как оставить свой пост, потому что она выходила замуж.
— Я тоже хочу работать, — заявила Ана донье Нэнси несколько лет назад. Нэнси ей отказала, но согласилась давать Ане карманные деньги за помощь матери. К тому же Ана не ходила в школу; Глория учила ее по книгам, которые Нэнси приносила из средней школы, где преподавала английский. Так что Ана работала, но она не работала. Все было очень запутано. Свое свободное время она проводила с взрослыми.
* * *
Нэнси любила, чтобы еда была очень, очень горячей. Она любила, чтобы от кесадильи валил такой пар, что стоило развернуть тортилью, и могла сработать пожарная сигнализация. Она любила, чтобы суп еще булькал в миске. Если подать Нэнси еду, которая не обжигала нёбо, Нэнси хмурилась, а затем вставала и разогревала тарелку в микроволновке. Поэтому Ана зажаривала все до черноты, чудом умудряясь не спалить все, что готовила. И частенько обжигала пальцы, таская тарелки на обеденный стол.
Когда работаешь на человека, узнаешь о нем много такого всякого, его привычки, его причуды. Ана знала Нэнси лучше, чем собственный муж Нэнси, который порой сам спрашивал у Аны совета, что подарить жене на день рождения или куда сводить на годовщину, чем до глубины души возмущал мать Аны, потому что как можно спрашивать такое у ребенка. Иногда он даже узнавал у Аны график работы Нэнси.
Вот, например, Роберто, скорее всего, не замечал, что, выходя из душа, Нэнси никогда не вытирала ноги о банный коврик и оставляла за собой на полу дорожку мокрых следов, из-за чего Ана всегда прислушивалась к повороту крана и звуку открывающейся двери ванной, чтобы вовремя подоспеть со шваброй.
Роберто, скорее всего, не знал, что иногда, пока он был на работе, Нэнси курила сигареты, а затем прятала пачку в правом верхнем ящике их общего гардероба между аккуратными стопками женских трусов, которые Ана перекладывала каждую неделю.
Или того, что однажды утром, когда Роберто уехал на работу, Ана застала Нэнси целующейся со своим учителем испанского на дорожке у дома, и что никто не обмолвился об этом ни словом, а через два дня Нэнси повысила ее матери жалованье.
Или того, что Нэнси любила вертеть в руках резинку для волос, растягивая ее пальцами, или теребить торчащие нитки, или ковырять лак на ногтях.
Или того, что у Нэнси под половицей хранилась пачка наличных.
* * *
Донья Нэнси говорила по-испански очень плохо, но сумела выжить в таком городе, как Ирапуато, куда не торопились заглядывать туристы, и мало кто говорил по-английски. Не найдя постоянной работы за несколько лет скитаний по Штатам, она приехала сюда, преподавать английский в одной из частных школ. С Роберто познакомилась случайно, во время поездки в Гуанахуато на выходные. Роберто водил клиента из Нью-Йорка на экскурсию по музею мумий, и где-то между мумифицированным эмбрионом и мумией в носках Нэнси завязала разговор, обрадовавшись встрече с англоговорящим мексиканцем, которого она могла засыпать вопросами. Они обменялись номерами, и через два года у нее был дом в одном из новых фешенебельных colonias[52], которые появлялись по всему Ирапуато, как грибы после дождя, и двойное гражданство, позволявшее ей жить в Мексике сколько угодно.
Ана знала все это, потому что Нэнси любила поболтать с ней за столом, пока ее мать подметала и намывала полы вокруг них. Ане нравилось, что Нэнси разговаривала с ней так же, как и с остальными взрослыми, а не как с двенадцатилетней девочкой. Нэнси рассказала ей, как заступалась за них с матерью, на повышенных тонах отстаивая их право остаться в доме, хотя изначально Роберто не хотел горничную-сальвадорку. Типичное для него поведение, отметила Нэнси, вспоминая о том, как сражалась за их трудоустройство, как будто Ана сама не понимала, с какими предубеждениями ей приходится сталкиваться.
