от свержения монархии. В действительности «революционную ситуацию» нельзя измерить ни количественными показателями (количеством стачек и вовлеченных в них рабочих), ни степенью сознательности самого движения, так как в революциях всегда присутствует выраженное стихийное начало. Показательно, что часть общества в это время отказывала рабочему протесту в революционной природе на том основании, что в нем присутствовал явный безыдейно-хулиганский характер. Революционно настроенные современники с горечью констатировали, что местами рабочие беспорядки обретали форму банального пьяного дебоша. В этом взгляды некоторых социалистов и консерваторов на природу событий июльских дней совпадали.

В «Новом времени» вышла статья под заголовком «В тине революционного хулиганства», в которой обращалось внимание как на стихийную природу бунта, так и на организационную[146]. Если переворачивание трамваев для возведения баррикад можно было отнести на счет сознательной революционной активности, то начавшаяся волна погромов торговых заведений ей противоречила. Так, 7 июля толпа рабочих в количестве около 3 тысяч человек подошла к ресторану «Выборг» и перебила в нем стекла; ночью 10 июля были разбиты все фонари на Забалканском проспекте; та же толпа громила попадавшиеся на пути магазины, рестораны и пивные[147]. Одиннадцатого июля большая толпа рабочих разгромила трактир «Бережки». Разбив все оконные рамы, она перешла к расположенному поблизости трактиру «Яр», где также начался погром. Лишь подоспевшие казаки, пустив в ход нагайки, прекратили дальнейшее уничтожение трактиров и пивных лавок. Концентрация столкновений рабочих и полиции рядом с местами продажи алкогольной продукции не кажется случайной. В рамках борьбы с подобными формами протестной активности рабочих власти столицы пошли на закрытие всех питейных заведений в городе[148]. Петербуржцы писали в частных письмах накануне войны:

У нас в Петербурге разыгралась даже не забастовка, а прямо хулиганская оргия, которая окончательно вооружила против себя всех благоразумных людей;

В Петербурге – гнусные времена. На три четверти все манифестации хулиганские, а что еще хуже, так это заражение рабочей среды националистическим духом;

Тебя интересуют наши июльские дни. Разочаруйся, голубчик, они прошли до нельзя отвратительно. Вещи идейные нельзя переплетать с хулиганскими выходками, а это-то последнее в наших июльских днях и преобладало.

Многие современники по инерции отказывались признавать революционный характер событий на том основании, что ни участники беспорядков, ни сторонние наблюдатели не видели внятных политических лозунгов, целей протестов, логики действий. Тем не менее З. Н. Гиппиус, пораженная их иррациональностью, склонна была усматривать некую скрытую, мистическую силу, которой подчинялась толпа:

Меня, в предпоследние дни, поражали петербургские беспорядки. Я не была в городе, но к нам на дачу приезжали самые разнообразные люди и рассказывали, очень подробно, сочувственно… Однако я ровно ничего не понимала, и чувствовалось, что рассказывающий тоже ничего не понимает. И даже было ясно, что сами волнующиеся рабочие ничего не понимают, хотя разбивают вагоны трамвая, останавливают движение, идет стрельба, скачут казаки. Выступление без повода, без предлогов, без лозунгов, без смысла… Что за чепуха?[149]

В действительности именно с того момента, когда толпа выходит за границы рационального, и начинаются революции, в основе которых лежит мощный социальный взрыв, заставляющий рационально-организованное начало подчиняться стихийно-аффективному. Когда в феврале 1917 года революция будет разгораться с хлебных беспорядков, Гиппиус точно так же по привычке станет отрицать их революционный характер: «Так как (до сих пор) никакой картины организованного выступления не наблюдается, то очень похоже, что это обыкновенный голодный бунтик, какие случаются и в Германии» – запишет поэтесса в дневнике 23 февраля 1917 года.

Следует заметить, что английское слово «хулиган» и русское производное от него «хулиганство» вошло в российскую лексику в начале XX века, а в 1912–1913 годах это явление активно обсуждалось в стенах Государственной думы и прессе. Печать в целом соглашалась с тем, что в городах и деревнях растет хулиганство, но если консервативные авторы считали это следствием того, что крестьяне и рабочие спиваются, то либералы и социалисты полагали, что «озорство» является формой социального протеста. И. В. Жилкин рассматривал хулиганство как своеобразный барометр массовых настроений, проявление кризиса буржуазного общества:

Не в единичном, а в массовом озорстве, которое эпидемической волной разливается в населении, по большей части можно увидеть черты уродливого и бессознательного протеста слабой личности против условий жизни: против государства, против капитала, против «судьбы», давшей соседу талант, силу, выдержку, удачу или богатство, а меня обделившей. Вполне возможно, что неспокойные, мрачные годы, пережитые и переживаемые Россией, подняли теперь на довольно значительную высоту мутную волну озорства и буйства[150].

При этом автор расширял трактовку хулиганства, выделяя в нем левое и правое направления. Примером второго он считал черносотенство.

Впрочем, можно привести еще одно объяснение роста рабочего движения, не опровергающее, но дополняющее предыдущее: увеличение процента рабочей молодежи в городах. Это были не только наиболее люмпенизированные группы, но и отличавшиеся наибольшей эмоциональностью. В ряде случаев в конфликтах рабочих с полицией заводилами выступали подростки. По сообщениям начальников губернских жандармских управлений, очень часто инициаторы забастовок описывались в политически нейтральных характеристиках как «хулиганистые молодые люди». Довольно часто именно подростки проявляли повышенную инициативу и агрессию, «заводя» основную рабочую массу. Тем самым рабочий протест обнаруживает заряд пубертатного бунтарства.

Гнев, скорбь и патриотический пафос кануна войны

Пока обыватели крупных промышленных центров России были обеспокоены растущим рабочим движением, на международной арене разыгрывались события, ставшие прологом Великой войны: 15 (28) июня 1914 года в боснийском городе Сараево сербским студентом-террористом Г. Принципом был убит наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд. Власти Австро-Венгрии, заподозрив, что убийство организовано сербскими властями, выдвинули Сербии ультиматум, ущемлявший ее суверенитет. Мир оказался на пороге войны. При этом Германия предупреждала, что австро-сербский конфликт должен решаться исключительно Веной и Белградом, а вовлечение в него третьих сторон может спровоцировать большую войну. Эту же позицию невмешательства занимала и Россия во время Балканских войн, однако теперь было ясно, что Сербия собственными силами не выстоит в войне с Австро-Венгрией. К тому же в российских политических сферах существовала уверенность, что Германия руками Австро-Венгрии усиливала свое присутствие на Балканах, рассматривавшихся как зона традиционного влияния России. В европейских странах вновь вспыхнули национальные эмоции, правая общественность и политики заговорили о национальной чести и достоинстве. Так, министр иностранных дел С. Д. Сазонов сказал германскому послу в Петербурге Ф. фон Пурталесу, что ультиматум означает унижение Сербии, на что не может спокойно смотреть Россия. В качестве попытки оказать давление на Германию и Австро-Венгрию демонстрацией решительности и сплоченности Антанты, было организовано посещение России президентом Франции Р. Пуанкаре, который в составе французской военной эскадры прибыл 7