И вот сейчас вы можете говорить, про отсутствие моего воспитания, про жесткие позиции обучения в хореографии и про то, что это была нормальная методика для балетной школы. Но мы в данный момент не об этом, а о моем ужасном характере и о методах борьбы с давлением. Шестилетний детский мозг счел суперклей нормальной компенсацией за синяки и подорванную самооценку.

Моя мать- нет. Она то сразу сообразила, чей мега-интеллект придумал и провернул акт возмездия. До сих пор теряюсь в догадках, что меня тогда выдало. Может ей помогло это осознать мое довольное лицо, на фоне зареванных и перепуганных мосек однокашниц и дьявольское хихиканье. А, может, пустой тюбик от суперклея, намертво склеивший мои вещи в рюкзачке. Как бы то ни было, мама все сразу поняла. Нет, она меня не выдала. Она наравне со всеми ужасалась и ахала, сетовала на шутки старшеклассников и ужасную дисциплину. Под шумок, заявила, что свою дочь в это гнездо вседозволенности (тут она мельком глянула на одноименную прическу нашей мадам) она больше не приведет и быстренько увела меня с места преступления. Больше я на балет не ходила, чем осталась страшно довольна. Как только снова смогла сидеть на попе…

Была и обратная ситуация.

Мне было лет десять, когда я, вдруг, поняла, что хочу играть на фортепиано. С какого-то коромысла. Квартирка у нас была маленькая. Игра на пианино требует постоянных домашних тренировок, а, соответственно, домашнего инструмента. Ставить его было решительно некуда. И я получила категоричный отказ. Думаете, он меня огорчил, обескуражил или лишил надежды? Ха! А потом снова ХА и еще раз ХА!

Школа в нашем дворе как раз переживала свой очередной ремонт, целью которого был, естественно, не ремонт, как таковой, а отмывание бюджетных средств на текущий год. В связи с этим, вместо тысячного перекрашивая стен рекреаций из «серо-зеленого» в «грязно-зеленый», как это было каждое лето с обязательным захватом сентября, наш директор решил обойтись малой кровью и, наконец, поменять кое что из обстановки, прекратив дышать краской. Может его утомили розовые крокодилы, которых он потом до октября ловил по стенам учительской (краска-то не успевала выветриться к началу учебного года). А может быть учитель пения (как пел «Чиж» в незабвенном хите). Потому как пианино они тоже меняли.

Моих наивных зеленых глаз и выпотрошенной папиной заначки как раз хватило, чтобы умилившиеся трудяги разрешили мне забрать старый инструмент, тут же деловито отметив его в накладной, как разбитое во время переноса и не подлежащее складированию.

Еще кусочек заначки я предложила дворовому алкоголику- дяде Сереже, который оказался просто охрененным агитатором, врожденным лидером и мотиватором от Бога. «Я политруком в свое время был»- пояснил мне довольный дядя, со стоящей в глазах слезой умиления глядя, как его собутыльники, матерясь и роняя друг на друга двухсот килограммовый «Аккорд» восьмидесятого года выпуска, вручную тащат его на четвертый этаж старого фонда без лифта, где мы тогда жили.

Скоро, предмет интерьера был через «твою мать» поставлен посреди комнаты в нашей «двушке». Довольная я прыгала вокруг пианино, а четверо потенциальных собутыльников вокруг дяди Сережи. Мы с ним чинно пожали друг другу руки и закрыли наши патрон-клиентские отношения. Счастье мое было почти полным. Пока не пришли родители.

Сперва мне влетело от мамы. За пианино. Потом о папы. За пианино и заначку (за инструмент он ругал меня громко, за заначку тихим шёпотом. Но наказывал за второе как-то душевнее). А потом родители пошли к дяде Сереже и дали ему еще денюжек. Дядя Сережа споро крикнул свою агитбригаду. Четверо отчаянных парней, крякнув, подхватили «Аккорд» и, запев «Интернационал», двинули к помойке. Я всхлипывала на диване.

Мама, поругавшись напоследок, улетела на ночную смену в больницу. Папа, пробурчал что-то про то, что тогда к теще за солеными огурцами он один поедет, а я, мол, наказана. И умотал к моей бабушке. Тем более, что за посильную помощь та всегда рада была проставиться рюмочкой, не в пример мамуле. А пропажу заначки явно требовалось помянуть.

А я, вздохнув, вынула из-под матраса остатки нереализованных денежных средств.

Дядя Сережа встретил меня как родную, с радостью. Его собутыльники с подозрением. Пианино на помойке с флегматичным пофигизмом- оно и понятно, мебель, все-таки. И вот уже наши дружные соседи с удивлением провожают взглядом процессию, состоящую из меня во главе, дережирующего дяди Сережи следом, и четверых неслабо качающихся на ногах алкашей с фортепиано.

Дважды оно падало. Слава Богу, на мужиков. Мужики не считали, что это достойно того, чтобы славить Всевышнего и громко кричали матом. На втором лестничном пролете «сломался» Игнат Фомич. Он предлагал бросить его здесь и идти дальше одним. Но русские своих не бросают и бывший трудовик был принудительно возвращен в строй, хоть и со званием героя. Почти уже на четвертом этаже пытался уползти инженер-конструктор из НИИ Ракетостроения, которому шестой месяц выдавали зарплату исключительно ракетным топливом. Бдительный бывший политрук ухватил его за ногу практически на исходе. Инженер цеплялся нечищенными ногтями за ступеньки и кричал, что требует отмены крепостного права на Руси, а бурлаки-тоже люди. Но вокруг него угрожающе сомкнулись ряды его товарищей и он тоже затих.

Фортепиано они бросили прямо в коридоре. Ушли молча, в гнетущей тишине, в кроваво-багряный закат. Дядя Сережа сильно сжал мою руку и хлопнул по плечу.

Этот день научил меня упорству, взаимовыручке, твердости духа. И ещё тому, что бумажка небольшого денежного номинала и пятеро алкашей способны собрать и запустить даже адронный коллайдер.

Ближе к ночи вернулся повеселевший папа с огурцами. И, с размаху, впечатался в незаметное черное фортепиано в темном коридоре. Банка упала. Рассол залил линолеум. А я спряталась под диван.

Когда папа вышел на лестницу он, конечно, немного удивился тому, что прямо у двери сидят на ступеньках дядя Сережа и четверо мушкетеров. Алкоголик сдержано поздоровался и выдал папе коряво исписанный лист бумаги, с прайсом «для постоянных клиентов». Папа крякнул, дядя Сережа хмыкнул. А я, с тоской, поняла, что цены подросли.

Просвещавшись полночи по телефону, мои родители решили прекратить спонсирование развития бизнеса алкоголиков нашего двора и занялись перепланировкой в квартире. В результате, старое фортепиано заняло свое место в нашем доме, где и покрывалось пылью следующие пятнадцать лет. Потому что через несколько месяцев мне надоело разучивать скучные гаммы и арпеджио. А заставлять меня уже, как-то, никто не рискнул.

Нет, пару лет спустя я все-таки вернулась к вопросу музыкального образования и научилась читке с листа и вялой импровизации. Но снова по собственному желанию! Без давления!

Это все я к чему рассказываю? К тому, что я девушка хрупкая и нежная. И давить на меня не надо. Себе дороже выйдет. Кто не понял- сами виноваты! Так то!

В общем, за стеклом бесновался Рей. Он уже совсем не производил впечатление уравновешенного и сдержанного человека. Вот сразу были видны фамильные черты господ Оноре! Прямо издали понятно- они родные люди.