Шрифт:
Закладка:
Пишу урывками. Дел куча, а тут сиди, позируй.
Утешаюсь тем, что повешу наши портреты в зале, там, как нарочно, есть пустое место.
Сад почти готов.
Сегодня чуть не вздул «косматого».
– Не делайте хмурых глаз, я их рисую! – говорит он.
О, чтоб тебя!
Догадался, велел повесить портрет Риты и смотрю на мою голубку, любуюсь ею.
Молчит чучело, – значит, «мрачных глаз» нет.
Твой Д.
Письмо четырнадцатое
Ура! Рита завтра будет.
Почти все готово. Только мой портрет запоздал. Художник уверяет, что я так мало и так плохо позирую, что это не его вина, и что принчипесса[81] (это Рита-то принчипесса) не может на него сердиться.
Как жаль, милый Альф, что ты далеко и не можешь радоваться со мной.
Твой Д.
Письмо пятнадцатое
Вот уже неделя, как Рита здесь. Как и было условлено, Рита приехала в сопровождении своей кормилицы, старой Цецилии, и двух молодых девушек. Только девушки эти не наемные служанки, а бедные дальние родственницы Риты.
Моя голубка очень извинялась, что привезла их без моего разрешения. А я, напротив, очень доволен: у Риты будет женское общество и она не будет оставаться одна в те часы, когда мне по делу придется отлучаться из замка.
Да и при этом Франческа и Лючия милые, здоровые девушки, и их веселая болтовня оживляет наши обеды и вечера.
Кроме того, Рита говорит, что они так ее любят, что отдадут свою жизнь за нее.
Общество наше совсем маленькое. Кроме нас с Ритой и двух кузин, его составляют: косматый художник, архитектор и его помощник.
Утро, хочешь не хочешь, мне приходится посвящать работе. В это время Рита и кузины усердно вышивают. Я это знаю, но что вышивается, от меня тщательно скрывают. Это мне подарок.
– Потерпи, – говорит Рита, – а за то мы весь бордюр сделаем из настоящего жемчуга.
За обедом нам служат два лакея-итальянца, также привезенные Ритой.
Вечер проходит в болтовне и шутках. Лючия превосходно играет на лютне; впрочем, и Рита, и Франческа также играют и поют. У Риты лучше всего выходит «Quella fiamma che m'accende, piace tanto all'alma mia che giammai…»[82].
И ей приходится ежедневно повторять этот романс для меня.
Через две недели наша свадьба; мне бы так хотелось, чтобы ты приехал… Приезжай! Когда я сообщил Рите это свое желание, она пришла в восторг и от себя очень и очень просит тебя приехать.
Постарайся, Альф, доставь нам обоим это удовольствие.
Твой Д.
Письмо шестнадцатое
Эх, милый Альф, твой отказ сильно огорчил меня, но еще больше он опечалил Риту. Она даже выразилась:
– Нет на свете истинной дружбы.
И как я ей ни доказывал, что отказ приехать на свадьбу – не мерило дружбы, что, если б нас постигло горе и мы позвали тебя на помощь, ты немедленно бы явился. Она только покачивает в ответ своей хорошенькой головкой.
Ты этим не огорчайся; Рита в последние дни мрачно настроена. Она побледнела и все зябнет, уверяет, что «немецкое солнце» не так греет, как итальянское.
А не только дни, но и ночи стоят небывало жаркие.
Этот «нервный озноб», иначе я его и назвать не могу, начался с того дня, как я по своей глупости сводил ее в склеп.
Склеп, конечно, вычищен и проветрен.
Кстати, знаешь ли, я так и не нашел гробов ни отца, ни матери! Странно, и даже очень.
Рита с любопытством осматривала гробницы и читала надписи: одни прекрасны своей наивностью, другие дышат тщеславием и гордостью.
Уставши, она оперлась об огромную каменную гробницу, ту самую, в которую был поставлен гроб деда, привезенного из Америки.
– Как холодно! – с дрожью в голосе сказала Рита, отходя от гробницы.
На ней было легкое кружевное платье с открытой шеей и руками. Только при восклицании Риты: «Как холодно!» – я сообразил, какую глупость я наделал. В жаркий день, в одних кружевах, позволил ей спуститься в склеп, где и холодно, и сыро.
Осел я, дурак!
Вечер прошел по обыкновению. Рита играла на лютне и пела «Quella fiamma che m'accende».
Она, видимо, забыла о неприятном ощущении. Когда все разошлись, я еще долго стоял в саду под открытым окном Риты, беседуя с ней.
Назавтра она встала бледная и утомленная, отказалась от работы и все грелась на солнышке.
На другой день то же самое.
Я хотел послать за доктором в деревню, но она прямо запретила мне это делать.
Даже кормилица, советов которой она обыкновенно слушается, на этот раз не могла ее убедить.
– Вот синьорина отказывается от доктора, а сегодня ночью я сама слышала из соседней комнаты, как она жалобно стонала, – докончила старуха.
Что тут особенного, – с неудовольствием ответила Рита, – я ночью уколола себя булавкой и от боли застонала.
И она показала мне небольшую ранку под подбородком, на шее.
Ранка была пустячная, но на меня подействовала как удар грома. В первые минуты я даже не мог понять, почему вид этого красного пятнышка так взволновал меня.
Потом уже я сообразил причину: такое пятнышко я видел на шее моей матери!
Умерла она не от него, конечно, но тем не менее вид его на белоснежной шейке Риты пронзил мне сердце.
Я стал расспрашивать.
– Все очень просто, – ответила Рита, – заснула я с открытым окном и ночью почувствовала, как из него дует холодом и сыростью.
– Рита, помилуй, ночь была жаркая и душная! – вскричала Лючия.
– А я тебе говорю, подуло холодом, могильным холодом, – упрямо ответила моя невеста.
– Я закуталась в теплый платок, – продолжала она, – и чтобы не разогнать сна, не открывая глаз, взяла с ночного столика булавку. На мое несчастье, попалась розовая, сердоликовая, та, которую ты мне подарил; я ее так люблю! А у ней, ты сам заметил, какая длинная и острая игла.
– Во всяком случае это сущие пустяки, и завтра ничего не будет, – закончила Рита.
Сам отлично понимаю пустячность этой ранки, а все же мне не по себе: вспоминается умершая мать… и все с этим связанное…
Я почти забыл, что не досказал тебе своей истории; извини, и сегодня этого не сделаю. Нет времени: решил тотчас же отправиться в город и завтра к утру привезти оттуда врача.
Рита наотрез отказалась от медицинской помощи; придется прибегнуть к хитрости.
Я уже знаю, что в городе живет
