Она продолжала сыпать оскорблениями, и все это время я могла думать только о том, что это место должно быть местом для поклонения Богу и совершения добрых дел. Вся миссия Сакре-Кёр — помогать другим, но мать-настоятельница и ее армия монахинь только показали мне, что если ты не соответствуешь определенному образу беспомощного человека, то ты для них ничего не стоишь.

Они всегда ссылаются на более высокие моральные принципы, критикуя меня и Лину за обстоятельства, которые привели нас в Сакре-Кёр, часто забывая посмотреть на себя и на то, что их собственное поведение по отношению к нам не делает их лучше.

Что ж, посмотрим, насколько они высоки и могущественны в менее этичной ситуации.

Мои глаза блуждают по рядам, заполненным лекарствами, пока я не нахожу то, что ищу.

Сложив все в карман, я быстро набрасываю записку для сестры Магдалины о том, что мне уже лучше, и выбегаю из лазарета.

На улице уже стемнело, поэтому я стараюсь слиться с тенью, направляясь прямо к церкви и входя в нее так, чтобы никто меня не заметил.

Мне требуется некоторое время, чтобы обшарить алтарную зону, но в конце концов я нахожу сосуд с вином. Отвинтив крышку бутылки с таблетками, я читаю инструкцию, измеряя, какую дозу нужно добавить для достижения желаемого эффекта. Я пересчитываю граммы на предполагаемый объем емкости, а затем приступаю к работе.

Взяв нож с алтарного стола, начинаю измельчать таблетки в настолько мелкий порошок, насколько это возможно. Когда я делаю это до рекомендуемой дозы, то добавляю порошок в контейнер и хорошо перемешиваю.

Положив вино на место, ухожу в общежитие.

На следующий день мы все идем на мессу.

Священник начинает свою проповедь, и я не могу побороть головокружение в груди при мысли о том, что эти женщины наконец-то получат по заслугам.

Я почти не обращаю внимания на молитвы, мои мысли сосредоточены на результате моего плана. Жаль, однако, что он не будет быстрым.

— Сиси, что случилось? — спрашивает меня Лина, когда мы возвращаемся в нашу комнату.

— Ничего, — я улыбаюсь ей, хотя внутри слишком нетерпелива. Беру книгу и сажусь на кровать, пытаясь отвлечься на некоторое время.

Только через несколько часов, когда мы идем за фруктами, то узнаем о чудесном событии.

У всех старших монахинь, включая мать-настоятельницу, разболелся живот, после чего они быстро закрылись в ванной.

Однако существовала одна проблема: монахиням не хватало ванных комнат, и некоторым из них пришлось облегчаться на природе.

— Боже правый, с ними все в порядке? — спросила Лина сестру, которая передала новости.

— Не все, — качает она головой, ее губы сжаты от беспокойства.

— Но... как это могло случиться? — Лина заикается, выглядя обеспокоенной.

— Действительно, — притворно удивляюсь я. — Как это могло случиться? И все сразу? — я качаю головой, пытаясь подражать их озадаченному выражению лица.

— Мы не знаем. Те немногие, кто не успел добежать до туалета, были убиты горем. Бедные души, — говорит она, прежде чем подозрительно оглядеться вокруг, — они использовали кусты в саду, — заговорщически шепчет она.

И Лина, и я задыхаемся от этой новости.

— Как ужасно, — искренне добавляет Лина. Конечно, ей жаль этих монахинь, хотя они те же самые, которые терроризировали ее раньше.

Поэтому не удивительно, когда мать-настоятельница, справившись с кишечником, просит всех собраться на экстренное совещание.

Я все еще хихикаю внутри, особенно когда вижу всех жертв в одном углу, выглядящих не лучшим образом.

Моя верхняя губа постоянно подергивается, когда мать-настоятельница продолжает говорить об инциденте так, как будто это было святотатство.

— Тот, кто это сделал, будет наказан, — ее голос гремит в комнате. Все молчат, пока она смотрит на нас. Но затем в тишине комнаты раздается рокочущий звук желудка.

Одна из старших монахинь виновато смотрит вверх, а затем выбегает из комнаты, предположительно в поисках туалета.

Я больше не могу сдерживать свой смех, и крошечное хихиканье вырывается из меня. Локоть Лины соприкасается с моим боком, когда она бросает на меня взгляд.

К счастью, его быстро скрывает голос матери-настоятельницы, продолжающей свою речь.

— Мы исследовали лазарет, единственное место, откуда кто-то мог взять слабительное, — продолжает мать-настоятельница, извлекая из своей привычки бутылочку слабительного и держа ее на виду. — В ней отсутствует половина содержимого. Мы знаем, что кто-то из вас сделал это. Если никто не признается в этом, то нам придется заставить сестру Маргарет понести наказание, поскольку таблетки были под ее присмотром, — самодовольно говорит мать настоятельница, и сестра Магдалина бледнеет.

— Но, — начинает сестра Магдалина, но мать-настоятельница не выдерживает.

Подняв руку, чтобы остановить ее, она снова обращается к залу.

— У вас есть пять минут, чтобы раскрыть себя. Если нет, — кивает она на сестру Маргарет, которая тут же смиряется со своей участью.

Черт! Я не думала, что все зайдет так далеко. Конечно, я не могла предположить, что мать-настоятельница возложит вину на сестру Магдалину.

Глаза сестры Магдалины встречаются с моими из другого конца комнаты, и я понимаю, что не могу позволить ей взять на себя вину за то, в чем виновата только я. Кроме того, я могу добавить к своей мести еще кое-что.

Сделав шаг вперед, я выхожу из строя и обращаюсь напрямую к матери-настоятельнице.

— Это сделала я, — признаюсь я. — Я подсыпала слабительное в вино.

Мать-настоятельница смотрит на меня пристально.

— Я должна была знать, что это могла быть только ты, —выплевывает она слова, но я не унимаюсь.

— Но, — начинаю я, обводя взглядом комнату, — почему тогда все остальные в порядке? Все принимали вино для причастия. Почему только у некоторых возникли проблемы? — от моих слов она выглядит так, будто ее ударили.

Люди начинают перешептываться, задавая тот же вопрос, что и я. Почему они были в порядке, а старшие монахини — нет?

— Если вы посмотрите на коробку, то найдете инструкции, как употреблять таблетки, чтобы они подействовали. Да, они были в вине. Но только если бы вы выпили определенное количество вина, слабительное подействовало бы, — говорю я, почти гордясь собой за то, что не дрогнула.

— Сколько вина вы выпили, мать-настоятельница? —спрашиваю я, немного нахально.

— Как... что... ты, — лопочет она, ее глаза выпучиваются.

— Что, это правда. Вы, должно быть, много выпили... интересно, а это тоже грех? Поддаться пороку... —