я бываю, становлюсь очень живым, как загорюсь… а ты… ты _в_с_я_ закроешься, мимозочка… ракушечка на воздухе. Только бы была здорова! О тебе молятся. Селюкрин… принимала? Он чудеса творит, говорит Алеша. Возьмет мно-го с собой, для родных наших. Да, это или воробьята или скворчата, скоро будут «сетками» носиться над толокой, у коров. Старые скворцы припускают детвору в стайки воробьят. Не называй — «Иван Сергеевич» — ре-жет! холодно мне. Ты так хорошо — уме-ешь… по-другому! А как хорошо — «Вань!» — так _б_л_и_з_к_о. Оль… — чего только не найду, как ласковей… но _н_е_ пишу. Как пьяный… о, мое вино! Оль, — мне, без тебя — _н_е_л_ь_з_я. И не было часа — знай! — даже ночью, в болях! — без думы о тебе. Оль, нет, нет… пиши, часто-часто… этим живу, _н_е_ могу… часы считаю… как Тоник я… смешно и стыдно бы… а — как дорога ты мне! Оль, так глубоко… — ни-когда..! В ужас прихожу от мысли… если бы вдруг… утратил… тебя не стало бы… — и — тут же — и меня не стало бы. Да. — Мамочка чем больна? Надеюсь, мне разрешат, этим и живу. И не стану вплотную работать, пока не увижу тебя. Оль, а после — ты..? да? Здесь найдем «светил» — проверят и без операции, не мучая, помогут. За тебя жизнь отдам, Олёк. Как хочу радовать тебя! Жду подлинника «Под горами». Что-то ты решишь о «Солнце мертвых»? О «Лике»… писать от «мужчины»123 ты совладала бы, да… но пиши _с_о_б_о_й! свободней, _в_с_я_ откройся, этим — захватишь, _д_ы_ш_и=живи в работе. Вот, ты привыкла к длинным письмам моим, но пишу тебе — _в_е_с_ь_ с тобой, _ж_и_в_у… — а _п_о_с_л_е_ — письма… не гожусь для _м_о_е_й_ работы, трудно перестроиться, отрешиться, «охладиться», да и отдача нервной силы, — ведь это некая растрата. В работе, я буду писать короче, но ты-то не лишай меня — себя. Ты моя Муза, мой свет, солнце мое! _Д_а_н_н_а_я, воистину — Дар. Люблю тебя не _ж_а_д_н_о, не алчно, — люблю светло, нежно — ведь ты моя детка-Оля, мой Оль, Олюна. Господь с тобой.

[На полях: ] Ребенком сажал подсолнушки, горошинки, лимонные и апельсиновые косточки, финички, «рожки». Лю-блю и по сию пору сажать, ростИть. А ты? Да, знаю.

Знаешь, еще в 5 классе гимназии я в комнате, в горшке выращивал огромные огурцы, назывались Рытовские, сам опылял.

Гимназистом — я _с_в_о_и_ огурцы Оле привозил. Какие тыквы!

Оль, я тоже люблю огород. Особенно — начало июля… огурцы когда, укроп, — к сентябрю морковь, репа, баклажаны, томаты…

1 сент. — 19 авг. Донской Божией Матери Крестный ход у нас. Пришлю тебе его.

О нервах я не понял: «я от vagus’a… a ты?»124 Объясни глупому. Vagus — блуждающий нерв, знаю. Ты пишешь «betont — ударяемый»? Не пойму.

Сколько для тебя в сердце! Завтра еще тебе _п_и_ш_у. Только бы здорова! Тебя бе-р-еч-ь надо!!!

Я пишу, Оль… на этой неделе закончу «Именины»125. Куличи, пирог. Суприз-подарок Горкина — папашеньке, и ночью — соловей, в октябре! Поет соловей в октябре!

Милая пучеглазочка!

О «набросках» И. А. напишу, и о моем плане, но _м_о_и_х_ «мелочей» совсем иной был бы подход, прием.

Тут духи «Жасмин». Но какой же это «Jasmin»?![33]

Отель?.. Ну, тебе видней. Почему мне тесновато у Сережи? Простор..? Нет, ты мой простор, ты, Оль! Я люблю простоту, на любителей. Но ты сама решай. Мне тесно, что я должен быть _т_в_о_и_м_ гостем… смущает. Я всегда _с_а_м. Правда, Оль. Ливень с грозой помешал бежать на почту, оставалось 10 мин. Завтра пошлю. Твой, детка милая, Вань, Ванёк, Ваня

18

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

21. IX.42 вечер

Милуша мой, Ваньчик!

Пишу тебе еще… Все думаю, думаю… сердцем как-то думаю о тебе. Ты, Ваньчик, только сожги эти письма, а то я бояться буду, что свою болезнь тебе еще передам. Но мне самой-то совсем хорошо: t° — вечером 35,8°. Это у меня всегда так после жара. Что было — не знаю. Как скучно лежать. Если бы встать завтра!

А знаешь о чем я думаю?.. Я вспоминаю год назад. Это был чудный, ясный день, тепло, как летом. Я писала тебе письмо. Я помню _к_а_к_ я тебе писала. Найди от 21-го. Наверное я не ошибаюсь. И во время моего писанья, кажется, принесли твое… Ах, как красиво расцветало чувство любви нашей, Ванечка! Мне так хорошо — тихо сейчас… Я лежу в своей «келейке», маленькой, но такой уютной… Хочешь, схему дам?[34] Она миленькая. Большое окно с желтым стеклом наверху, и оттого кажется всегда, будто солнце. На стенах немного, но милое сердцу — фото, картинки. Летом всегда цветы. Она светленькая, цвета — крем. А над диваном мягкий ковер, уютно. Мягкий свет лампы. Я только и стремилась к своему уголку. Мне радостно работать в ней. Тебе бы понравилось. Иконки — мои самые заветные. Лампадочку я тоже добыла. Твои пасхалики радость вносят. Как войду, — их и увижу сразу, в красном углу. Я люблю уйти в этот, хоть только маленький твой, но все же и твой уют. Тут ты в книгах, тут письма твои, твои розы сухие, твои конфеты, ты — сам.

А, если бы к тебе перелететь чудом! Я часто себе это рисую. И вот осенью опять иначе: я приезжаю вечером в Париж… еще не совсем темно, а сумерки, тоскливые, дождь, ветер, сыро, стальное небо… Трепетно шумит отливающая листва, трепетно стучит сердце. Мне страшновато, как перед экзаменом. Сдаю багаж, бегу налегке. Не зная улиц, кручусь-кручусь. Вечностью кажется мне это искание тебя. И вот: rue Boileau. И тут уже только дом… О, как бьется сердце! И вот нашла. Дома ли? А если нет? И этот дом, и безнадежный ветер, и темнота… И я звоню. Я не угадываю за затемненными окнами, есть ли у тебя свет. Я звоню в темноту… И вот — шаги. Молнией несется: м. б. не один? м. б. гости? М. б. даже выйдет открыть дверь услужливый посетитель? Но это миги… Дверь открыта, и я ничего не вижу, не понимаю, я вся волнение… И… это — ты передо мной. Я в миг тебя узнала… не могу идти мыслью дальше… Как тепло, как уютно, как чудесно-родно у тебя… И как это чувствуешь еще в сто раз ярче с дождя и ветра, и исканий, и волнений…. Ты, конечно, суетишься, ты взбит весь, ты хлопочешь. Мы хватаемся то