спустился на большую дорогу и зашагал в направлении дома. Если бы он постоял ещё несколько минут, то увидел Озилио, спускавшегося с высот, размахивающего руками, что-то выкрикивающего. Когда же он, наконец, дотащился до дому, где его встретили удивлённые фигуры друзей, Хаджи-Баба передал ему только что присланный пакет. В пакете оказался его старый костюм и письмо от Суварова: «Посылаю Вам, милый друг, Ваш костюм, так как смокинг[124] может Вам надоесть. Повторяю ещё раз, будьте благоразумны».

К письму была приложена бумажка в пятьдесят лир.

7[125]

Настала столь редкая в Константинополе зима. Снег выпал за ночь, к полудню исчез, опять выпал с наступлением вечера, но без всякой настойчивости. Но слякоть развёл повсюду такую, что передвигаться нельзя было без отвращения.

Это служило только лишним оправданием Ильязду, который решительно переменил образ жизни и стал домоседом. Волнения двух ночей быстро прошли, никаких следов, и так как по ночам Ильязд больше не разгуливал, а Сумасшедший на площади больше не появлялся (да, вероятно, сезон для него был окончен до весны), то хотя Ильязд и вспоминал изредка и об Озилио, и о Синейшине, но на воспоминаниях не задерживался. Жизнь протекала теперь исключительно мирно на улице Величества среди цветов, воспоминаний о гареме и врачебных занятий (свиные зубы оказались в целости в кармане присланного Суваровым костюма), и если бы не смокинг, висевший на чердаке, и добрая пятидесяти лир [так!], которых Ильязду не на что было тратить, можно было подумать, что этих событий никогда и не было. Так как вставал Ильязд теперь рано и времени от занятий с Шерефом и Шоколадом было достаточно (а Хаджи-Баба ограничился свиными зубами, никаких новых поручений не давал, возможно, во избежание нового исчезновения), то Ильязд вспомнил даже о своих литературных занятиях и начал писать новое действо – «ЛеДантю Фаром»[126].

Но вот однажды утром его потребовал вниз почтальон и передал ему два конверта, в одном заключалось пятьдесят новых лир с запиской Суварова, что вот новое месячное жалованье, и только, а в другом – приглашение грузинского консула на торжественный молебен в грузинском монастыре по поводу праздника Святой Нины.

Записку Суварова он порвал, лиры спрятал в карман, но приглашение консула вызвало в голове Ильязда ряд весёлых воспоминаний и сопоставлений. Представитель демократической республики, входящей во II Интернационал[127], приглашающий на молебен, да ещё к монахам в гости. И потом столько знакомых лиц, давно исчезнувших с ильяздного горизонта, другая жизнь, другие люди.

Он целый день провёл за чисткой и починкой своего костюма, сходил к прачке за бельём и на следующий день отправился в консульство, откуда должен был с дипломатом совместно отправиться в расположенный в окрестностях Константинополя монастырь Св. Нины[128].

В эти месяцы Грузинская независимая республика, возникшая после распада Российской империи и надеявшаяся удержаться в качестве буфера между Россией и Турцией, доживала свои последние и наиболее обманчивые месяцы. Получив от Англии порт Батум, который по Брест-Литовску доставался Турции, заключив договор с Советским Союзом[129], признанная фактически и готовая к признанию юридически и вступлению в Лигу Наций, – Грузинской республике только не хватало для полного объединения нескольких потерянных уездов и в особенности присоединения к ней исторического Гюрджистана, который на висевшей в официальных учреждениях карте республики был помечен особым цветом – ни Грузия, ни Турция, а особый цвет, и хотя центр турецкой политики находился в Ангоре, а не в Константинополе, всё-таки положение константинопольского представителя было особо ответственным и щекотливым. Ему приходилось и представлять республику, и поддерживать затруднительные отношения с подданными оттоманскими, будущими грузинами, и многое прочее, если вспомнить, что Грузия, участник Второго интернационала, принуждена была в борьбе за независимость против Советов опираться на реакционные правительства авторов версальского договора. Если присовокупить к этому, что Константинополь уже был театром грузино-германско-турецкой конференции и грузинам приходилось однажды лавировать между потерпевшими поражение, как теперь выигравшими войну, то станет ясно, до какой степени была запутана константинопольская обстановка.

Войдя в кабинет консула и обратив внимание на заштрихованные на карте провинции Гюрджистана, Ильязд невольно погрузился в раздумье, вспомнив о своём путешествии, о своих разбитых надеждах, и показался самому себе далёким, наивным и сильно изменившимся (с тех пор). И всё вместе взятое – и консул, и Грузия, и провинции, всё показалось ему до такой степени далёким, не связанным с его настоящей жизнью, что он почувствовал себя ещё более в состоянии совершенного равновесия.

Грузинский католический монастырь оказался ничем не замечательным[130][131]. Гораздо занимательнее оказался некий Чулхадзе, который, как сообщил по секрету консул, ещё недавно назывался Чулха-заде и, вероятно, ещё продолжал так называться у себя на побережье к востоку от Трапезунда (распространённое среди отуреченных грузин обыкновение менять окончание дзе на турецкое заде), который по-грузински изъяснялся, вероятно, не слишком хорошо, предпочитая турецкий или французский язык, и, введённый в соблазн именем и присутствием Ильязда, начал знакомство с того, что назвал его Ильядзе – переделка, с которой он так никогда и не расстался. Узнав, что Ильядзе хорошо знакомо ущелье Чороха, он, не скрывая той роли, которую он теперь играл в невыкупленных областях, Чулха (как его называли окружающие, по-видимому, из желания избежать щекотливого вопроса об окончании его фамилии), пришёл в невероятный восторг и немедленно постарался показать собеседнику, что он ездил вглубь страны и знает всё ущелье Чороха, и течение Тортума-чая, и оба грузинских прохода, восточный и западный, и потерянные соборы, и много всякой всячины, совершенно невероятной, о быте местных жителей, горах и о свойствах льда, и так как Ильязд не собирался с ним спорить, то Чулха разоврался до такой степени, что Ильязд, когда надо было возвращаться в Константинополь, отблагодарил консула за любезность и предложил Чулхе поехать с ним обедать, готовый расстаться с лирами, но не таким величественным вруном.

Вот этот умел и знал видеть секреты и сказки. Его можно было даже заподозрить, что он читал древних авторов, так как в стране, оказывается, было всё, начиная с золота, которое валяется глыбами на берегах Чороха, и вплоть до амазонок, которые скачут по ущельям. Ильязд видел пархальский храм, а сокровища? О хитрые горцы, они ничего не показали, на самом деле в погребах хранятся драгоценности и рукописи, украшенные картинками, и бездны золотой утвари. Тортумское озеро, а вот высеченные в скалах фигуры вы проглядели, в десять человеческих ростов каждая. Базилика Четырёх церквей, а на крышу не вздумали влезть. Если бы вы пробрались в замуравленную комнату, и так далее.

К богатствам людским прибавлялись богатства природы. Кроме золота, все какие угодно металлы, и