люди из определенных регионов развивающегося мира. Конечно, это работает не так. Доведенный до логического завершения, этот акцент на способности принести пользу напоминает мне концепцию «бесполезного едока» из антиутопического сериала на тему альтернативной истории «Человек в высоком замке», в котором Вторую мировую войну выиграли Германия и Япония. Этим термином обозначались люди, которые не вносили в развитие Рейха приемлемого вклада. Что-то похожее присутствует и в некоторых рассказах, стоит лишь слегка копнуть.

Тесты на полезность являются частью нашего видения апокалиптического будущего как процесса выбора группы, людей, с которыми вы переживете катастрофу и дальнейший процесс восстановления. Иногда вопрос ставится крайне прямо: какая от вас польза? Во время моей дискуссии с киноведом доктором Карен Ритценхофф вдруг возник пример из реальной жизни. Мы говорили с ней об апокалиптических историях, и она рассказала о недавней метели, из-за которой ее община в Коннектикуте на несколько дней осталась без электричества. Она зашла к своим соседям и увидела, что у них есть подвал, забитый оружием и припасами.

— Я в шутку спросила, возьмут ли они меня к себе, когда придет время, — вспоминает она. — Они серьезно посмотрели на меня и сказали: «А чем ты можешь быть полезна? Освежевать оленя сможешь? А подстрелить кроликов? У тебя есть какие-нибудь навыки?»

Таким образом, ответ на вопрос Ритценхофф «Возьмете ли вы меня к себе?» напрямую зависел от того, окажется ли она полезна этой группе. Карен ответила своей соседке:

— Я умею разговаривать, преподавать, петь и рисовать. Вам такие, как я, понадобятся?

Мои милые соседи меня отшили. По-видимому, они не читали «Станцию одиннадцать», где в основе истории лежат художественные устремления, а выживание человеческой культуры не менее важно, чем выживание людей.

Разумеется, этот критерий полезности субъективен. Полезные навыки ценятся, но этой концепцией можно манипулировать, чтобы гарантировать отбор определенного типа людей. Что было бы, если бы Ритценхофф ответила, что не умеет охотиться, зато умеет извлекать полезные продукты из отходов? Сочли бы этот навык полезным? А что если бы она умела взламывать замки и проникать в любые места? Оба этих навыка несут непосредственную пользу для выживания, но могут быть отвергнуты, поскольку связаны с определенными группами, такими как бездомные (в случае сбора и перебирания мусора) или воры (проникновение в чужие помещения). Возможно, каких-то людей, например грабителей, стоит избегать. В остальных же случаях это становится удобным предлогом выразить наши предубеждения.

Иногда наше представление о полезности ограничено. Так, в примере Ритценхофф преподавание, пение и рисование не оценили. Во время локдаунов, связанных с эпидемией Covid-19, мы увидели важность «несущественных» вещей, таких как искусство и эстетика, занимающих центральное место в нашей жизни, и произвели переоценку фильмов, музыки и живых разговоров. Иногда полезность умений не так очевидна, как, например, навык охотника. Что если человек умеет организовывать людей, выступая в качестве политика или главаря уличной банды? Когда мы задаемся вопросом о причинах принятия определенных способностей и отказа от других, мы видим, что это не беспристрастный тест на полезность. Это отражает, кого люди хотят видеть рядом и кем они желают стать. Многие из навыков связаны с сельской жизнью: в Соединенных Штатах и других местах это влечет за собой скрытую предвзятость в отношении расы, уровня образования и политической принадлежности отдельных лиц, поскольку разделение на сельскую/городскую местность отражает различия в этих других характерных признаках.

Когда мы выбираем свою группу, мы можем добиться упрощения, что не всегда позитивно. В своих фантазиях мы часто помещаем главных героев в определенные условия, чтобы избежать беспорядка, дискомфорта и трудностей продвижения в запутанной и текучей реальности. Так, мультикультурализм или повышенный уровень инклюзивности и разнообразия могут вызвать страх перед перемещением или раздражение из-за необходимости принимать людей, не принадлежащих вашей группе. Такие чувства редко проявляются в виде откровенно расистских или фанатичных высказываний. Скорее радостное принятие определенного происхождения или дань уважения служат косвенными мерами для отсеивания других. Когда люди с радостью принимают в свою группу тех, кто умеет охотиться, рыбачить и заниматься сельским хозяйством, и создают сюжет, в котором эти навыки позволяют пережить катастрофу (настроения типа «деревенский парень везде выживет»), они тем самым защищают белизну группы, поскольку мы ассоциируем данный образ жизни с белой сельской Америкой. В сельской Америке много цветных жителей, в том числе иммигрантов с ярко выраженным сельскохозяйственным прошлым, но наши стереотипы не позволяют включать их в свою группу. Это также отражает дихотомию между городом и деревней, которую мы наблюдаем во многих из этих фантазий, когда городские районы считаются проблемными и населенными неподготовленными людьми, в то время как сельские порождают людей с «реальными» навыками и врожденными преимуществами выживания из-за опыта и умения обращаться с миром природы. Разделение города и деревни также несет в себе расовый подтекст. Когда я учился в колледже в Лексингтоне, услышал, как мать одноклассника сказала, что другой ученик родом «из Луисвилла», крупнейшего города Кентукки. Однако я понял, что она использовала это выражение как эвфемизм для обозначения афроамериканца. Подобные эвфемизмы, такие как «городской» или «из центра», позволяют людям говорить о расе, не высказываясь напрямую и как бы оставаясь в стороне. Аналогичным образом некоторые характеристики сельского американского воспитания ассоциируются с белизной, так же как музыка кантри является символом «белой деревни». Здесь такие понятия, как «городской» и «сельский», следует трактовать как обозначения расы. Эта коннотация прочно засела в следующем представлении: сельская жизнь лучше городской.

Мантра «города — для лохов» снова и снова всплывает в культуре препперов и во многих вымышленных сюжетах. Разделение между городом и деревней отражает разделение между либералами и консерваторами и даже таит в себе отголоски дискуссий о гражданской войне, которые я слышал в детстве: о том, что южане — лучшие стрелки и что их опыт охоты в сельской местности позволил им стать великолепными солдатами. Это повторялось в Первую и Вторую мировую и продолжается по сей день. Брат одного из моих бывших студентов из маленького городка в Кентукки после теракта 11 сентября служил солдатом в Афганистане. У него взяли интервью для теленовостей, и этот выпуск завершился тем же избитым сюжетом: «из деревенского парня, ловко охотившегося на белок, получился выдающийся солдат». Этой историей нас кормили в течение 160 лет, и она является неотъемлемой частью разделения между городом и деревней, которое мы наблюдаем в современной культуре выживальщиков. Сегодня в социальных сетях можно часто встретить такие комментарии: у либералов нет оружия, и в следующую гражданскую войну у консерваторов будет преимущество. Это перекликается с тем, как Дикий Запад осуждал изнеженного и