Ромка.

— Никак! — рыкнул Артос.

— Нельзя! — подхватил Фомка.

— Вам не справиться с Клык-Клыком Грумбумбесом. Только человек это в силах сделать, — сказала Берёзка. — И то не всякий. А лишь добрый, весёлый и честный…

— Есть такой! — подпрыгнул Ромка. — Степан Иванович.

— Где же он? — воспрянула Берёзка.

— Мы к нему идём. Мы его найдём. Грумбумбесов Спиешьпей с корнем изведём!

— Соню Первого — пинком. Прямо в речку кувырком! — воскликнул Артос.

— Стражников Ежей потом — тоже в речку колобком, — буркнул Фомка.

— Ну, Клык-Клык Грумбумбес! Ото всех твоих чудес пыль останется да дым. Станет остров вновь живым! — крикнул Ромка.

Положив лапы на плечи друг дружке, псы, приплясывая, заголосили:

Мы — весёлые собаки

И совсем не забияки.

Между нами ссор и драки

Не бывает никогда.

Со всех сторон, нацелив острые пики, бежали к ним Ежи-стражники.

— Скорей ко мне! — крикнула Берёзка, склонив к земле толстую ветку.

Ромка, Фомка и Артос вцепились в ветку, и Берёзка тут же подняла её высоко-высоко.

Ежи-стражники никак не могли дотянуться пиками до нарушителей спокойствия. А те, болтая лапами, орали на весь остров:

Делим на троих добычу,

Лишь на праздник друга кличем,

А в беде — таков обычай —

Друг приходит сам всегда…

Отовсюду к Берёзке катились жёлтые, серые, чёрные колобки. Пищали на разные голоса:

— Бунт…

— Мятеж…

— Восстание…

Прикатился разгневанный Соня Первый Котофеич. Запищал, заверещал, подпрыгивая:

— Эй, Гадюки! Взять! Связать!

Три огромные Гадюки подползли к Берёзке. Мигом вскарабкались по белому стволу. Кинулись разом на друзей. Опутали их, оплели своими гибкими, скользкими телами. И сбросили на землю.

Рычал, кусался Артос. Ворчал, царапался Фомка. Ромка отбивался зубами и когтями.

Всё напрасно.

Псам не удалось даже вмятинки оставить на чешуйчатых панцирях Гадюк.

— В Кактусовую тюрьму бунтовщиков! — пропищал Соня Первый Котофеич. — Одумаются. Попросят прощения — может, и смилуюсь. Может, и выпущу. А заупрямятся — пусть пропадают. Ха-ха-ха!

Кактусовая тюрьма

Это был крохотный пятачок. Со всех сторон непроходимо густо обсажен он высоченными кактусами. Шипы у кактусов длинные-предлинные, острые-преострые.

Острей булавок.

Острей иголок.

Острей ножа.

Шипастые кактусы караулили каждое движение пленников.

Чуть кто шевельнётся — в бок острый шип вопьётся.

Если кто вильнёт хвостом — сразу в нём колючек сто.

Лапой двинет невзначай — и занозу получай.

Вот какой была эта Кактусовая тюрьма, в которую бросили Ромку, Фомку и Артоса.

Кругом шипы.

Шипы.

Шипы.

И высоко-высоко недосягаемый кругляшок голубого неба.

Никакой еды. Ни капельки воды.

Ромка хвост опустил. Голову повесил. Приумолк. Загрустил. Стал совсем невесел.

Артос дугой согнулся. Носом в землю ткнулся. Не говорит. Не лает. Тяжело вздыхает.

Фомка бубликом свернулся. От друзей он отвернулся. Уши вниз. Глаза закрыл. И сквозь зубы заскулил.

Так они сидели долго.

Очень долго. Слишком долго.

Первым опомнился Ромка.

Поднял хвост трубой. Выгнул шею дугой.

Бороду распушил. Усами шевельнул.

— Что, друзья, приуныли? Наше правило забыли? Всюду и везде. При любой беде. Нос и хвост не опускать. Выход из беды искать.

Распрямил спину Артос. Засверкали его глаза. Взбугрились мышцы на груди.

— Ромка прав. Гав! Гав!

Размотал Фомка хвост. Свернул боевой восьмёркой.

— Не страшна и мне беда. Я за Ромкой — хоть куда!

— Теперь тихонько, дружно нашу любимую, — предложил Ромка и первым запел:

Мы — весёлые собаки

И совсем не забияки…

Песня взбодрила друзей. Стали думать они, как из тюрьмы вырваться.

— Надо попросить Берёзку, чтобы весточку о нас передала Каррыкарру и Красному Лису, — предложил Ромка.

— Попробуй докричись до неё, — проворчал Фомка.

— Докричусь. Я кое-что придумал.

Встал Артос. На Артоса Фомка запрыгнул. На Фомку Ромка вскочил. Высунул кончик носа из-за колючей кактусовой стены и увидел Берёзку.

— Как я рада вас видеть, — сказала Берёзка. — Если бы Клык-Клыку Грумбумбесу не надо было набрать в Спиешьпей тысячу дармоедов, вас бы сразу убили. Чем я могу вам помочь?

— Передай о нас весточку на берег.

— Нельзя. Живые голоса поднимаются отсюда только в небо.

— Да-да. Нам говорил об этом Красный Лис.

И снова друзья приуныли. Не пели. Не говорили.

— Постой-ка, — встрепенулся Артос. — Помните, как Клык-Клык Грумбумбес хотел подобраться к поросятам?

— Верно, — подхватил Ромка. — Мы тоже ночью сделаем подкоп…

Целую ночь, сменяя друг друга, рыли они подкоп под колючую кактусовую стену.

Рыли тихо. Молча. На этом сонном острове каждый шорох, каждый вздох гремел как выстрел. К тому же подле Кактусовой тюрьмы днём и ночью сидели Ежи-стражники, принюхивались, прислушивались к тому, что делается за колючими стенами.

К рассвету подкоп был готов. Оставалось пробить тонкую земляную корочку и вылезти на волю далеко от тюрьмы.

Ромка осторожно высунул чёрный бархатный нос из-под земли и обмер. Кругом стояли Ежи-стражники. Насмешливо скалились. Пиками в Ромку целились.

Пришлось спешно зарывать подкоп.

Прошло три дня.

От голода и жажды стала кружиться голова. Перед глазами мельтешили разноцветные блики.

— Эй! — кричали им Ежи-стражники. — Покоритесь! Смиритесь! Попросите прощенья!

— Нет! — кричал Ромка в ответ.

— Нет, — хрипел Артос.

— Н-нет, — отвечал Фомка.

Побег

Пленники обессилели. Исхудали. Шерсть на них свалялась и свисала грязными сосульками. Дрожащие, слабые ноги еле держали их. Псы неподвижно лежали — нос к носу.

Стоило им сказать только одно слово «винюсь» — и тут же бы их выпустили из Кактусовой тюрьмы. А там — спи, ешь, пей. Сколько угодно.

Всего одно словечко надо вымолвить. Но они его не говорили.

Трижды сам Соня Первый Котофеич приходил. Обещал простить, забыть, только бы повинились друзья.

— Нет, — отвечали те.

А время шло. За часом час. Вот день ещё один угас.

Сгустилась мгла. Настала ночь. Друзьям и говорить невмочь.

Лежат, прижавши к носу нос. Чуть слышно прошептал Артос:

— Погибнем мы здесь.

Горестно вздохнул Фомка. И снова прошептал Ромка:

— Всюду и везде. При любой беде. Нос