на море, каждое лето, обязательно вывезти — напитаться солнцем на весь год, запомнить его, вспоминать о нем следующие восемь месяцев. И ждать новой встречи. Север молчалив, там бережешь слова, чтобы не выпустить тепло, иначе околеешь. Север молчалив, а юг полон разговоров, беспечной болтовни. Мои родители оттаивали на юге. Помню себя на папиных плечах. Мы идем домой, в санаторий. Асфальт и растения остывают после жаркого дня, отдавая в ночи ароматы. Я никак не могу надышаться ими. Вдыхаю глубоко-глубоко, наполняя воздухом сначала живот, а потом легкие. Задерживаю его в себе. Папа придерживает меня одной рукой за голень, страхует, чтобы я не упала. Другой рукой он иногда касается маминой спины, когда что-то ей говорит. Я не хочу, чтобы кончалась дорога, хочу, чтобы мы шли долго-долго. Чтобы вечер не кончался, как и наша близость. Теперь на юге я всегда грущу, вдыхая теплый воздух: его запах всегда означает, что скоро все должно закончиться. И я уже никогда не приеду на юг с родителями.

Третьего марта у Леши день рождения. Утром я бегу вниз и забираю у курьера заказанный торт. Внутри коробки месиво из украшений. Надпись «Любимому мужу» отвалилась вместе с голубикой.

— С днем рождения. Вот так выглядел твойторт, — говорю я и показываю ему фото с сайта.

В обед к нам заезжает моя подруга и привозит букет свежего щавеля. Вечером мы снова долго гуляем по набережной, море штормит, и этот белый шум меня успокаивает. Из-под тяжелой свинцовой тучи вдруг выползает алое закатное солнце, и мы сворачиваем на пляж, чтобы сделать красивые фотографии в этих оранжевых лучах. На моей детской фотографии из Анапы тоже оранжевый свет: мы с папой сидим у костра на море под огромной скалой.

Ночью я просыпаюсь оттого, что все тело колотит дрожь. Мне знакома эта обволакивающая слабость. На ранних сроках беременности я часто просыпалась по утрам в таком состоянии: тошнота и желание «еще полежать». Токсикоз длится примерно до трех месяцев, пока у ребенка не сформируется собственная печень, пока он не начнет справляться сам.

Я легонько толкаю Лешу в бок.

— Кажется, я отравилась, нужен уголь или что-то типа того, — говорю мрачным шепотом, чтобы не разбудить Саву.

Леша идет в туалет и возвращается тоже мрачный.

— Кажется, я тоже, — говорит он.

Сава весь день развлекает себя сам, разгуливая туда-сюда мимо дивана, периодически роняя тяжелые предметы на пол, пока мы с Лешей лежим валетом на диване, уставившись в телевизор. «Это наш худший отпуск», — думаю я.

Вечером я открываю ноутбук, чтобы проверить почту. Письмо из лаборатории висит самым верхним. Оно пришло намного раньше, чем я его ожидала. Я много раз представляла себе, как его открою. Попрошу Лешу сесть рядом или сначала выпью театрально целую бутылку вина. Или уйду куда-нибудь на пляж, сяду там на скамеечку и открою это дурацкое письмо. Или не буду открывать, зачем портить отпуск, лучше открою уже дома, когда вернемся. Но оно пришло именно в тот день, когда мы даже голову не могли оторвать от подушки, так что пришлось изменить сценарий.

Леша лежал и смотрел передачу про носорогов на канале Animal Planet. Я ничего ему не сказала и просто нажала кнопку «Открыть». Сначала меня перебросило на сайт лаборатории, где нужно было ввести свою фамилию. Мгновение передышки, когда ты трясешься, сидя в очереди у врача, а перед тобой вызывают кого-то другого. Открылась страница, где было всего две графы: название анализа — и результат. В верхнем углу я нашла кнопку «Скачать», и открылся «Результат исследования» на двух страницах.

При исследовании гена НТТ установлено, что у обследуемой выявлено нормальное количество CAG-повторов (n1=14, n2=14). Таким образом, Кочан М. И. не является носительницей мутации в гене НТТ, приводящей к возникновению хореи Гентингтона, и у нее никогда не возникнет данное заболевание.

«Не является носительницей мутации» — эта фраза была выделена жирным шрифтом. Мне показалось вдруг, что это неуместно и кричаще.

НИКОГДА НЕ ВОЗНИКНЕТ.

НИКОГДА.

Я вдруг поняла, что очень сильно устала. Я чувствовала себя так, словно выжила в кораблекрушении, в котором, кроме меня, не выжил никто, и мне не с кем разделить это чувство. На самом деле это был не корабль, а маленькая деревянная лодка, и все это время я плыла в ней одна.

— Мне пришло письмо, — сказала я вслух и услышала, что мой голос дрожит, будто я сейчас заплачу.

— Ого, и что там? — Леша приподнялся и посмотрел на меня.

Он явно старался сохранить максимально нейтральный тон, чтобы я не разволновалась еще сильнее.

— Написано, что я никогда не заболею. Так и написано. Никогда, понимаешь.

Он перебрался на мою сторону дивана, лег у меня за спиной, обнял и уткнулся носом мне в шею. Мы лежали так довольно долго. Я плакала тихо, чтобы не слышал Сава. Меня все еще тошнило.

Глава 7

Каждое мое возвращение в Сыктывкар начинается с рассматривания фотоальбомов. Некоторые я знаю наизусть, есть и такие, которые всякий раз изучаю словно впервые. Есть те, в которых я почти никого не знаю. Я сначала листаю страницы, а затем достаю фотографии из угольно-черных конвертов — такие вложены почти в каждый альбом. Это те снимки, которые не поместились на развороты. Еще я достаю две коробки из-под обуви, в них фотографии сложены большой скользкой горой. Они наслаиваются друг на друга, все вперемешку. Никак не выстраиваются в историю.

У каждого члена семьи есть и личный альбом: грязно-голубого цвета с тиснеными буквами-завитками — история моего младенчества. Альбом бабушки одет в оранжевый бархат, дедушкин военный — самый потрепанный, узкий, в коричневой коже, разваливается на две части от старости. Пепельно-розовый с зеленым — это школьный альбом сестры. Свадебный альбом родителей. Университетский мамин. Нет только альбома отца.

Его история в семейном фотоархиве начинается со свадьбы. Его история неотделима от истории нашей семьи. Его история рассказана мне другими людьми.

Она заканчивается портретом, который я сняла за месяц до отъезда отца в интернат. Я много раз хотела сфотографировать папу, но не решалась, оправдывала себя тем, что он может почувствовать себя неловко, глядя в объектив. Может увидеть свой изъян. На самом деле это я не могла смотреть на него. Сфотографировать его таким означало принять болезнь.

Когда я наконец решилась, он с легкостью согласился позировать мне, cловно давно ждал этой просьбы. Присел на диван в детской, пригладил седые волосы тыльной стороной