Шрифт:
Закладка:
Узнав о таком вещании, правители города сохранили его в тайне, а к Эвению послали надежных людей. Надежные люди нашли его на рыночной площади, он грустно сидел и грелся на солнышке. Подошли, заговорили, стали сочувствовать его доле, спросили невзначай, чего бы он захотел, если бы ему предложили выбрать выкуп за ослепление? Эвений, не долго думая, ответил: «Лучшее поле и лучший дом в нашем городе». – «Вот и хорошо, – сказали ему собеседники, – это ты и получишь, потому что так велел оракул». Узнав про оракул, Эвений очень рассердился, что не запросил больше, но делать было нечего. В вознаграждение от граждан он получил поле и дом, а в вознаграждение от богов получил замечательный дар прорицания. Этот дар прорицателя и унаследовал от него Деифон, гадатель при греческом войске. «А впрочем, – замечает Геродот, – иные говорили, будто этот Деифон вовсе не был сыном Эвения, а только выдавал себя за такового».
Напутствуемые прорицателем, греки снялись с якорей и двинулись к мысу Микале.
Персы не захотели принимать морской бой: в морском бою изменить легче, чем в сухопутном, а что ионийцы изменят, в этом никто не сомневался. Персы решили финикийские корабли отпустить, ионийские корабли вытащить на берег, обнести лагерь валом и тыном и так ждать греков.
Греческий флот подплыл к берегу. Вдоль берега тянулся вал, за валом виднелись мачты вытащенных кораблей, на валу стояли плотным строем персы в пестрых плащах и ионяне в блестящих шлемах. Греки медленно повели суда вдоль вала. Глашатаи громко кричали: «Ионяне! Помните о свободе! Наш боевой клич: «Юность!»» Греки рассуждали так же, как когда-то на Эвбее: если персы не поймут, то ионяне им изменят, если персы поймут, то сами не пустят ионян в бой.
Миновав персидский лагерь, греки высадились. Построившись в ряды, взяв копья наперевес, они двинулись на приступ. День клонился к вечеру. Тут-то и пролетела по всем рядам необычайная весть: «При Платее был бой, и наши победили!» Необычайной была эта весть потому, что бой при Платее случился в этот же самый день, только не вечером, а утром. Ни один гонец не успел, да и не успел бы так быстро оповестить о победе по ту сторону моря. По-видимому, это сделал бог; какой именно бог, о том впоследствии греки много спорили, но сейчас им было не до этого. Радостные и возбужденные, с боевым кличем «Юность!» бросились они на приступ тына и вала. Тын был взят, вал был взят. Афиняне ворвались в лагерь первыми, спартанцы подоспели потом. Ионяне повернули оружие и бросились на персов. Мидяне, бактрийцы, киссиеи и прочие царские воины, стоявшие рядом с персами, дрогнули и побежали. Персы не отступили ни на шаг и были перебиты все до одного. С ними пал и начальник их войска Тигран – тот Тигран, сын Артабана, который когда-то, услышав о том, каковы у греков состязания в Олимпии, воскликнул: «Горе нам, Ксеркс! Ты повел нас против тех, кто даже состязается не рали денег, а ради чести».
Опускалась ночь. Греки подожгли ограду разоренного вражеского лагеря, палатки персов и их корабли на морском берегу. Столб огня и дыма взметнулся, полыхая, к звездному небу. В свете этого победного костра потянулись греческие корабли от мыса Микале через узкий пролив в гавань соседнего Самоса: отдохнуть, переночевать, принять клятвы в вечной верности и союзе от ликующих ионян, а наутро отплыть к Геллеспонту.
Как греки осаждали город Сест; здесь же говорится о любви царя Ксеркса и о гибели брата его Масиста
Греки плыли к Геллеспонту для того, чтобы разрушить царский мост и чтобы взять в свои руки хлебную дорогу с Черного моря. Но, подплыв к Геллеспонту, они увидели то, что еще год назад увидел персидский царь: моста нет, а обломки его бревен и обрывки финикийских канатов раскиданы прибоем по обоим берегам. Греки их старательно собрали и погрузили на корабль, чтобы пожертвовать в дар своим богам.
Места здесь были старинные, сказочные. Поблизости отсюда причалили когда-то греки, шедшие войной на Трою. Им было предсказано: кто первым ступит на троянскую землю, тот первый погибнет. Они замешкались. Тогда хитрый Одиссей бросил на берег свой щит и соскочил на него; а за ним, но уже прямо на землю, стали спрыгивать остальные, а первым – молодой фессалийский вождь Протесилай. Была битва, и первым пал, конечно, Протесилай. Греки его похоронили невдалеке от Сеста, поставили над его гробницей святилище, и в святилище этом за долгие века накопилось немало золотых и серебряных пожертвований от проезжих греков.
На эти-то сокровища польстился правитель соседнего города Сеста, перс Артаикт. Он знал, что ограбить святилище ему никто не позволит. Тогда он сделал так. Когда Ксеркс был в Сеете и смотрел с мраморного трона на свои идущие через Геллеспонт полчища, Артаикт подошел к нему и сказал: «Царь, здесь есть дом первого из греков, который пошел войною на твою землю. Подари мне его, чтобы неповадно было другим». Царь сказал: «Дарю». Артаикт разорил святилище, а сокровища унес к себе в Сеет. За это, как мы увидим, и постиг его вскоре гнев богов.
Греки осадили Сеет. Во главе их был афинянин Ксанфипп, отец славного впоследствии Перикла. Артаикт не успел приготовиться к осаде. Город его голодал, горожане уже варили и ели кожаные ремни от постелей. Артаикт ждал помощи от Ксеркса. Но Ксеркс был в это время занят совсем другим.
Ксеркс жил в Сардах. С ним была его любимая царица Аместрида, с ним были его родственники, с ним был весь двор. Среди родственников царя был его брат, сын Дария, полководец Масист, человек благородный и храбрый. У Масиста была молодая жена Артаинта. Ксеркс влюбился в Артаинту.
Царица Аместрида соткала для Ксеркса плащ, великолепно разубранный и разукрашенный. В этом плаще Ксеркс, красуясь, пошел к Артаинте. Артаинта спросила Ксеркса: «Если я тебя полюблю, дашь ты мне то, о чем я попрошу?» Ксеркс поклялся. «Дай мне этот плащ!» – сказала Артаинта. Ксеркс уговаривал ее взять свою просьбу обратно, предлагал ей несчетное золото, целые города в управление, целые войска под предводительство, – но молодая женщина стояла на своем. Она получила плащ, носила его и гордилась им, –
