Шрифт:
Закладка:
Райнер, а если я закрою глаза и не смогу открыть их, то открой за меня ты их и засыпь землей!
Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри.
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри»…[224]
Уборка: убраться так, чтобы было больше мусора. Я – Джейкил и Хайд.
Чистые простыни, шкафы без пыли, окна мытые, лампы без оберток… Я никогда не буду человеком с чистым домом, там, где появляюсь я, появляются залежи книг, я обкладываюсь ими и не читаю, обкладываюсь блокнотами и тетрадями, ручками и пеналами, и каждый из них мне непременно нужен. Папки и бумаги – отчеты я печатаю в количестве три экземпляра: мне, ему и на память, чтобы было. И это заметно, оно есть, оно есть на ломящихся полках, странные наборы ненужных вещей и одежды, которую я ношу мало или ношу беспорядочно, когда странно теряю вес и мне совершенно не важно, в чем – главное, чтобы чуть-немного теплее…
▪ ▪ ▪
Я все никак не могла остаться одна, чтобы узнать у себя, что произошло. Попробую завтра пройтись, а к 13:00 – съездить починить экран. Ведь что еще можно делать, как ни чинить экран?
▪ ▪ ▪
Я снова хочу перейти в то болезненно-тонкое состояние границы, которое порой я достигаю. Тяжело, сердце не болит, потому что я пью магний, плитника нет потому, что нет и пневмонии.
Я люблю, чтобы люди были выверенные, спокойные. Я подобна трупу, из которого вытекает яд. Вокруг меня – воды, в которых разложение и осколки. Кто-то заходит в эту область, кто-то нет. Тот, кто входит, к сожалению, истлевает.
4 / 11
Доброе утро! Сложно понять, что творится с днем: сломленные ногти, – разбросанные по квартире вещи – переизбыток вещей.
▪ ▪ ▪
Снились морг и больница. Точнее, будто бы все было моргом. Я видела три или четыре трупа, и еще лицо – отдельное, кожа лица – как маска, а через стенку вдруг увидела, что мертвые встают – но это были пациенты. Врач обратил внимание, что их голова повернута ко входу в больницу – вперед, а мертвые – к задней части больницы. Снились мертвые, трупы.
Когда-то у меня был очень высокий голос. И он был моим довольно ярким конкурентным преимуществом, потому что я могла исполнить совершенно спокойно ряд партий из оперы «Евгений Онегин» – на моем втором сопрано. И я пела:
Девицы, красавицы,
Душеньки, подруженьки,
Разыграйтесь девицы,
Разгуляйтесь, милые!
Затяните песенку,
Песенку заветную,
Заманите молодца
К хороводу нашему,
Как заманим молодца,
Как завидим издали,
Разбежимтесь, милые,
Закидаем вишеньем,
Вишеньем, малиною,
Красною смородиной.
Не ходи подслушивать
Песенки заветные,
Не ходи подсматривать
Игры наши девичьи…[225]
Для меня это – русская матриархальная культура. Сначала есть образ неких девиц-красавиц, которые дружны между собой, называют друг друга «душенька», предлагают «разыграться-разгуляться». И этот момент разгула превращается в момент инфернального парадиза матриархального общества, которое начинает сламливать мужчину, уничтожать его. «Затяните песенку, песенку заветную, заманите молодца к хороводу нашему» – классическая стратегия женского подчинения мужского начала. Заманивать песенкой… Что такое песенка? Естественно, это атрибут дионисийского начала. То есть, это вакханки. Мы начинали с того, что это девицы-красавицы, душеньки пригожие, но речь идет, на самом деле, о жестоком образе вакханок, которые заманивают юношу для того, чтобы его растерзать.
Посмотрите дальше по стихотворению: когда они его заманивают, они разбегаются. Видимо, они заманили его на поляну, где пели и собирали ягоды, и начинают его закидывать «вишеньем, малиною, красною смородиной». Три красные ягоды символизируют ритуальное убийство юноши, которое происходит в центре пространства женского мира. Молодца жестоко проучивают: его заманили, он пришел, его убили, у него кровь. Он растерзан вакханками. И далее, естественно, классический матриархальный момент: «А не ходил бы ты подсматривать игры наши девичьи, а не слушал бы ты наши песни, – говорит Медуза Горгона, – а не смотрел бы ты на меня – иначе застынешь». Вот и вся логика полудионисийского матриархата, с элементами дебилизма. Вакханки превращаются в Кибелу – и это в произведении Пушкина «Евгений Онегин».
Мне снились три мертвых тела. Руки были смиренные. Белые руки. Платья. И даже отдельно лежало лицо.
Одна из самых классных до-ковидных выставок 2020 года была: «Мы храним наши белые сны. Другой Восток и сверхчувственное познание в русском искусстве». Она была посвящена Андрею Белому (фраза была непосредственно взята из него), и вобрала в себя работы с 1905 года до 1969-го. Там был Белый, работы Гурджиева, различные моменты из Серебряного века. Все было посвящено теме сверхчувственности. И куратором, как ни странно, был сын Виктора Мизиано[226], который посвятил большую часть выставки анализу Пайдеумы / Пайдейи в штайнерианском[227] понимании. В центре выставки был Гетеанум[228], не обошлось на выставке без Блаватской[229], были такие личности, как Маргарита Волошина (Сабашникова) – невероятная художница, писательница, переводчица, муза Серебряного века и первая жена Максимилиана Волошина. У нее совершенно поразительная судьба, удивительнее пересечения в Башне с разными героями. Ее вообще воспринимали как мистика, последователя Штайнера, она и уезжала учиться в Гетеанум. Андрей Белый, небезызвестная Ася Тургенева (первая жена Андрея Белого, между прочим).
Далее были архивы с рассекреченными материалами ФСБ, которые были посвящены изучению эзотерики. Была довольно большая
