— Обаяние таланта, — философски изрек Мате.

— Или талант обаяния. Не случайно Фридрих — герой многочисленных хроник, преданий, рассказов, легенд. Между прочим, одна из них утверждает, что Фридрих не умер, а скрылся в горе Кифгейзер и вернется, как только восстановится слава древней Римской…

Он не докончил. В соседнем переулке послышались крики и звон клинков. Друзья опасливо выглянули из-за угла: два молодых человека в бархатных безрукавках дрались на шпагах. Лица их раскраснелись, в глазах пылала жгучая ненависть. Они скрежетали зубами и осыпали друг друга яростными оскорблениями.

По обе стороны дерущихся двумя враждебными стайками расположились их приятели. Они с интересом следили за поединком и разжигали страсти желчными шутками.

— Клянусь решетом Эратосфена, где-то я это видел, — шепнул Мате.

— Не иначе как в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», — догадался Фило. — Правда, дело там происходит в Веро́не, но, как видите, свои Монте́кки и Капуле́тти есть и в других итальянских городах.

Бой разгорался. Теперь уже дрались несколько пар, а вскоре побоище и вовсе стало всеобщим.

— Что делается! — волновался Мате. — Они перебьют друг друга… Я разниму их!

— Да вы что? От вас же мокрое место останется!

Но в Мате точно бес вселился. Он выхватил из рюкзака логарифмическую линейку и устремился вперед. Фило ухватил его сзади за пояс и потянул изо всех сил обратно. Мате неистово отбрыкивался. Еще немного — и число дерущихся стало бы на одну пару больше…

Но тут в переулке появился человек в коричневой рясе, с волосами кружком и выбритой макушкой.

— Во имя господа нашего и пресвятой церкви, — закричал он, раскинув руки в широких рукавах, — остановитесь!

В пылу драки его не сразу расслышали. Тогда он закричал опять, прибавив к прежним словам новые: под страхом отлучения. Видимо, добавление оказалось внушительным. Противники опустили шпаги и стояли, тяжело дыша, обмениваясь злобными взглядами.

— Нечестивцы! — обрушился на них монах. — Или вы забыли, что сегодня суббота? Детям таких почтенных фамилий следует знать, что поединки разрешены от среды до пятницы. Дождитесь положенного срока — и бейтесь на здоровье. А сейчас ступайте с миром и благодарите бога, что я не донес на вас епископу.

Мате просто из себя вышел, услыхав эту речь. Каково! Убийство в субботу — грех, а в пятницу — милая шутка, разрешенная законом!

Юные пизанцы тоже были сильно раздосадованы, но по иной причине.

— Старая лиса, — сквозь зубы проворчал один из них вслед уходящему монаху. — Пусть скажет спасибо, что мы до сих пор не выставили его разлюбезного епископа из нашего города.

— Дай срок — выставим! — пригрозил другой. — Не для того Пиза стала вольным городом, чтобы подчиняться папскому ставленнику.

— Что выдумал, — возмущался третий, — драться только от среды до пятницы… А если у меня семь пятниц на неделе?

Оба враждующих стана громко захохотали.

— Хорошо сказано, Убе́рти, — произнес тот юноша, что грозился прогнать епископа. — Что его слушать! Пойдем сейчас к крепостной стене и додеремся без помехи. Если только эти презренные трусы не собираются показать нам пятки…

— Эй, ты, замолчи, — вспылил кто-то из враждебной партии, — не то заткну тебе глотку здесь, на месте!

— Потерпи, Андре́а, — остановил его другой. — Заткнешь ему глотку у стены.

И, воинственно потрясая шпагами, компания удалилась.

Мате отер лицо рукавом. Жутко! И откуда столько ненависти?

— «Ужасный век, ужасные сердца», — процитировал Фило и тут же пояснил: — Пушкин, «Скупой рыцарь».

На Соборной площади

Они пошли дальше и очутились на большой площади.

— Знаменитая Соборная площадь! — провозгласил Фило. — Тут сосредоточены здания, составляющие гордость пизанцев.

Мате скептически хмыкнул. Нашли чем гордиться! Один-единственный собор…

— Добавьте, единственный в своем роде, — поддел его Фило. — Настоящая романская базили́ка[21]. Ее воздвигли в честь победы пизанцев над сарацинами при Палермо. Конечно, где-нибудь в семнадцатом веке, когда здание восстановят после пожара, оно станет куда привлекательнее. Его украсят мозаики, фрески, бронзовые двери с рельефным орнаментом… Но меня, по правде говоря, больше интересуют архитектурные памятники в первозданном виде.

— Что значит в первозданном? Надеюсь, не в строительных лесах?

— Ничего не имею против. — Фило указал на забранную лесами постройку. — Вот это, например, будущий баптисте́рий, иначе говоря — крестильня. Разве не интересно смотреть на нее сейчас, когда она еще не закончена, и думать о том, что лет через пятьдесят здесь возникнет беломраморный трехъярусный храм с грушевидным куполом, великолепными порталами и замечательной мраморной кафедрой?

— Не знаю, не знаю, — с сомнением пробормотал Мате. — Мое воображение устроено по-другому. Оно отыскивает закономерности в рядах чисел. Ему ничего не стоит подметить в хаосе линий взаимосвязи, скрытые от неопытного глаза. Но что оно может провидеть в таком обрубке?

Длинный палец Мате уперся в другое, окруженное лесами, здание справа от собора.

— Держу пари, что вы сейчас же возьмете свои слова обратно, — загадочно произнес Фило.

— Не советую, проиграете.

— А если я скажу, что перед вами всемирно известная падающая башня?

— Возможно ли! — закричал Мате. — Так это она! Наклонная колокольня, кампани́ла! Начата в 1174 году архитекторами Бона́нном и Вильге́льмом из Инсбрука, закончена в 1350-м, имеет 8 ярусов, высота 54,5 метра, в результате осевшего грунта дала отклонение от вертикали на 4,3 метра, которое, несмотря на искусственные укрепления, продолжает неуклонно увеличиваться… Уф!

— Как это на вас похоже, — упрекнул его Фило, — ничего не знать о баптистерии и всё — о Пизанской башне!

— Так уж я устроен…

— Да, да, запоминаете только то, что вам интересно. Но чем пленила вас Пизанская башня?

— Странный вы человек! Здание падает более семисот лет, и все никак не упадет… Разве тут не над чем подумать? Кроме того, с Пизанской башней связано интереснейшее открытие Галилея…

— Не иначе, как Галилей стоял на колокольне, у него закружилась голова, и он воскликнул: «А всё-таки она вертится!» — сострил Фило.

Мате презрительно улыбнулся. Вот она, сила предубеждений! Люди, черпающие сведения о науке из анекдотов, видят единственную заслугу Галилея в том, что он подтвердил правильность учения