к объяснению, ни к пониманию себя. По той простой причине, что «Я» само по себе является проблемой. Проблемой, которая бесконечно возникает каждый раз, когда мы входим в контакт с окружающим миром.

В этом плане меня поразило высказывание психиатра Оливера Сакса, который смотрел на проблему с явно натуралистической точки зрения, тесно связанной с биологическим эволюционизмом. В книге «Река сознания», опубликованной посмертно в 2015 году, Сакс утверждает, что наш мозг не является «жесткой системой», а постоянно подвергается «эмпирическому отбору» в том смысле, что опыт и сознание отвечают за «работу мозга». Опыт может даже повлиять на функции мозга, например, с помощью зрения, что может послужить особенно важным примером при изучении формирования сознания.

В частности, поставленная нейробиологами Фрэнсисом Криком и Кристофом Кохом проблема состоит в том, чтобы на нейронном уровне объяснить непрерывность зрения, которая проявляется в момент восприятия движения, и очертить механизм, следуя которому подобная непрерывность в качестве своего коррелята будет использовать (предполагаемую) непрерывность собственного сознания воспринимающего. Эта гипотеза состоит в том, что сознание строится на серии «кадров», которые воспринимаются нами в разное время (чрезвычайно малое, если предположить, что продолжительность «мгновенного восприятия» составляет что-то вроде «сотни миллисекунд»), а затем «собираются» в рамках кажущегося непрерывным процесса, приблизительной аналогией которому можно назвать кинематографическую технику соединения разных кадров для получения единой последовательности фильма. Короче говоря, сознание состоит из «дискретных моментов», которые в его рамках становятся континуумом; «мы обманываем себя, воображая, будто можем быть пассивными, безучастными наблюдателями. Каждое восприятие, каждая сцена активно оформляются нами»[80].

Личный пример Сакса весьма поучителен:

«Я это пишу, сидя в кафе на Седьмой авеню, глядя на проплывающий мимо мир. Мое внимание стремительно переключается с объекта на объект: мимо проходит девушка в красном платье, мужчина прогуливает смешную собачку, солнце (наконец-то!) выглядывает из-за туч. Есть и другие ощущения, доходящие до сознания сами, без моего участия: рев автомобильного двигателя, запах сигаретного дыма – сквозняк потянул от закурившего соседа. <…> Почему из тысяч возможных восприятий именно эти были мной замечены? <…> Сознание всегда активно и избирательно, заряжено чувствами и смыслами, присущими только нам и никому другому, и именно они определяют наш выбор и переносят в него восприятия. Это не просто Седьмая авеню, это моя Седьмая авеню, отмеченная моей самостью и идентичностью».

В случае с непрерывностью визуального сознания речь идет не о добровольном и сознательном решении, а о позиции наблюдателя. Вот почему мы «режиссеры фильма нашей жизни, но мы и его герои: каждый кадр, каждый момент – это мы, это наш кадр, наш снимок [every frame, every moment is us, is ours]».

И неизбежный вопрос: «Каким образом, – спрашивает Сакс, – мы можем сформировать непрерывный поток сознания, в котором отдельные моменты не расходятся, а соединяются вместе?» Только потому, что каждая наша мысль «принадлежит нам и несет на себе отпечаток этой принадлежности», то есть метку нашего «Я» [as its Self]. Итак, если «само наше существо» состоит из «моментов восприятия [или] простых физиологических моментов», которые лежат «в основе всего остального», то так же верно и то, что они являются не просто моментами восприятия, но и «моментами исключительно личностного свойства» (курсив мой).

Но разве отпечаток личности владельца мыслей, а именно моего собственного «Я», не является признаком того, что очевидный коррелят нейронного механизма на самом деле то, без чего этот самый механизм не мог бы существовать? Короче говоря, в нашем желании описать возникновение «Я» исключительно биологическими причинами мы вечно опаздываем, потому что эти причины сами по себе требуют объяснения, сопутствуют ему и подразумевают его. И разумно предположить, что весь этот аналитический эксперимент нивелирования «Я» до набора нейробиологических функций, наоборот, может представлять собой наиболее сенсационное доказательство его существования.

17. Неоднозначная власть. Техническое лицо нигилизма

1. Если бы мы захотели выявить характерные черты современного нигилизма, то нам пришлось бы искать их в техническом устройстве окружающего мира. По сути, так было со времен первой вспышки нигилизма XX века: уже мысли Ницше можно назвать нигилизмом, и притом не «пассивным», а «активным». Только подумайте о кристально чистом, бесстрастном анализе, проведенном таким выдающимся наблюдателем, как Эрнст Юнгер. Начиная с постепенного превращения человека в «рабочего», притом человека не только как социального индивида, но как метафизического человека, а также принимая во внимание механизацию военных конфликтов (уже Первую мировую войну можно назвать войной сырья и технологий), Юнгер почувствовал, что глубочайший смысл нигилизма следует искать не в духовной слабости эпохи декаданса, а в военно-ориентированной системе общества. Не в болезни упадка древних ценностей, а в новом «физическом здоровье», рожденном в утрате окончательного ощущения реальности, больше не имеющей ничего общего с упорядоченной системой.

Другими словами, нигилизм необязательно приведет к победе «хаоса», это может быть его побочным эффектом, а не отличительной чертой. И напротив, по мнению Юнгера, именно в «больших упорядоченных системах» такое условие нашло бы наиболее благодатную почву, так как «порядок не только приветствуется нигилизмом, но и является его частью». По этой причине Юнгер с глубокой печалью замечает, что в концентрационных лагерях, то есть именно «в тех местах, где нигилизм демонстрирует свои самые тревожные стороны, например, в местах физического уничтожения, господствуют трезвость, гигиена и строгий порядок». И чем быстрее нигилизм приближает «исчезновение [Schwund]» мира, тем быстрее побеждает порядок Левиафана – государства, которое все контролирует и всем распоряжается.

Левиафан – вот поворотный момент нашего времени – это техника в своем чистом виде, техника сама по себе, которая уже не только используется, порабощается и управляется государствами (или используется в частных интересах). Просто вспомните о «технологической» войне – этой новой версии «идеологической» войны, – которая уже столько лет беспрепятственно идет между США и Китаем. Но в какой-то момент даже Штаты и крупные технологические компании потеряют контроль над технологиями, и технологии будут управлять ими, и к ним перейдет роль библейского божества с абсолютной властью, Левиафана, на глобальном, универсальном и политико-метафизическом уровне, публичном или частном.

Но техника – явление неоднозначное. Для начала скажу, что я использую термин «неоднозначное» не в смысле обманчивого намерения или двойственного поведения, а в этимологическом смысле: он подразумевает крайнюю нерешительность в отношении своих намерений и возможностей, которые можно прочитать двояко, при этом одно прочтение не отменяет другое, а постоянно ссылается на него. Как объяснить эту неоднозначность? Возможно, тут нам на помощь придет наш технический или технологический опыт. Как справедливо отмечали философы (например Умберто Галимберти), эти понятия тесно связаны друг с другом, но