Меня препроводили в окружной суд. Я был одет в русский красно-коричневый овчинный тулуп, на ногах были башмаки без подметок. В суде я встретил жену и брата, с которыми давно не виделся. Однако поговорить нам не удалось. Утром, перед тем, как отправиться в суд, я получил письмо от жены и брата: как они писали, в суде я должен был объявить, что выбираю своими адвокатами Грузенберга, Григоровича-Барского и Марголина.

Мне вручили вердикт. Поняв, что в нем говорится, я был ошеломлен. Меня не обвиняли прямо в «ритуальном убийстве». Тем не менее, я обвинялся в том, что убил Ющинского, в одиночку или в сговоре с другими. Обвинение выдвигалось по статье об умышленном убийстве, смерть жертвы наступила вследствие причиненных телесных повреждений, или жертву перед убийством подвергли жестоким пыткам. В случае вынесения обвинительного приговора статья предусматривала каторжные работы на время от 15 до 20 лет.

Разумеется, если бы убийство расследовалось как обычное преступление, вердикт был бы чем-то вроде ложного обвинения, поклепа на отдельно взятого человека. Но так как расследование и дело в целом были начаты с намерением устроить процесс о «ритуальном» убийстве, дело превратилось в ложное обвинение всего еврейского народа. Я был поражен тем, как вел себя Фененко. Он сказал мне, что не обвиняет меня, и все же составил обвинительный вердикт. Как мне сообщили позже, Фененко сперва собирался отменить его, потому что против меня не было улик. Так говорил он сам, но прокурор Киевского окружного суда, вместе с известным Замысловским и целой шайкой черносотенцев, принудили Фененко вынести обвинительное заключение. Следует помнить, что Фененко не собирался даже арестовывать меня. Все это сделал прокурор Чаплинский. Однако «верховная власть» далеко не была удовлетворена вердиктом, который покоился на шатком основании…

Меня, убитого горем, препроводили обратно в темную и грязную камеру. Примерно в это время я почувствовал, что у меня распухли ступни: оказалось, они покрыты язвами. Хождение по снегу и льду в башмаках без подметок доставляло мне глубокие страдания. Боль стала почти невыносимой. Кожа горела, на ней выступала кровь. Но мои страдания не возбуждали сочувствия в тех, кто окружал меня.

Однажды утром я попросил, чтобы мне вызвали врача. Я испытывал ужасные мучения. Чиновники проявили сострадание ко мне и прислали фельдшера. Посмотрев на язвы, фельдшер сказал, что меня нужно везти в больницу. Потом вошел охранник и крикнул: «Давай, пошли». Но я не мог двигаться; ноги так распухли, что я не мог стоять. Глухой ко всем доводам, он кричал: «Шевелись!»

Один из заключенных, которые были в передней, принес какие-то тряпки и обернул ими мои колени. Так, ползя на коленях по снегу и льду, я дотащился до больницы. В больнице я встретил другого фельдшера, жившего… неподалеку от нашего завода. Узнав меня, он побледнел и задрожал от жалости и изумления. Он тут же велел раздеть меня и погрузить в ванну с теплой водой. Затем мне дали чистое белье и положили в теплую, чистую постель. Это произвело настолько благотворное действие, что я спал тридцать шесть часов без перерыва…

После того, как я хорошо отдохнул, мне сделали операцию. Моего друга фельдшера не было – операцию производил врач. Когда он принялся вскрывать язвы, я стал корчиться и кричать от боли. Засмеявшись, доктор сказал: «Вот, Бейлис, теперь ты на собственном опыте знаешь, что такое быть порезанным. Можешь теперь представить, что чувствовал Андрюша, когда ты колол его и выкачивал из него кровь для ваших обрядов». Легко себе представить, как развеселила меня шутка врача. Он неторопливо разрезал меня, пришлось закусывать губы, чтобы не кричать…

Приближался к концу первый год моего заточения. Камера была неблагоустроенной – цементные стены зимой всегда покрывала корка льда. В теплые дни лед таял, и стены сочились влагой. Отопление было недостаточным. Вода, капавшая с потолка, мешала мне спать. Я был в обычной тюремной одежде: рубашка из мешковины и длинный изодранный балахон. Одну и ту же одежду приходилось носить по два-три месяца. Тюрьма изобиловала вшами. От брюшного тифа ежедневно умирали шесть-семь человек. И неудивительно, если принять во внимание невероятную грязь, отвратительную пищу, неотапливаемые камеры (в морозные дни моя рука нередко примерзала к ледяной корке на стене). Все это создавало отличную питательную среду для разнообразных эпидемий. [Beilis 1926: 62–64, 79]

Документ 24. Полицейский начальник указывает на виновность Веры Чеберяк

В феврале 1912 года А. Ф. Шредель, глава жандармов Киевской губернии, направил донесение, указывая, что вероятными убийцами Андрея являются Чеберяк и ее шайка.

Донесение начальника киевского губернского жандармского управления полковника Шределя на имя вице-директора департамента полиции Харламова от 14 февраля 1912 года № 215

Лично. Совершенно секретно. В собственные руки.

Ваше превосходительство, милостивый государь Николай Петрович.

На письмо от 9 сего февраля за № 36 имею честь сообщить вашему превосходительству, что предварительное следствие по делу убийства в г. Киеве Андрея Ющинского в настоящее время вполне закончено, и, по утверждении обвинительного акта киевской судебной палатой, дело передано в 12 отделение киевского окружного суда. По делу вызывается со стороны обвинения 24 свидетеля, со стороны защиты – 150, и, кроме того, обеими сторонами вызывается значительное число экспертов.

К слушанию дело будет назначено, по-видимому, в апреле или мае сего года и продолжится дней 10.

В настоящее же время дальнейшие розыски убийц Андрея Ющинского производятся исключительно помощником моим, подполковником Ивановым Павлом, при участии околоточного надзирателя киевской городской полиции Кириченко; розыски эти сосредоточены, главным образом, вокруг известной вашему превосходительству жены почтового чиновника Веры Владимировны Чеберяковой и непосредственно связанных с ней уголовных преступников, в большинстве лишенных прав или осужденных в каторжные работы; таковыми являются: Иван Латышев, Николай Модзелевский, Петр Сингаевский, Порфирий Лисунов, Петр Мосяк, Викентий Михалкевич и Борис Рудзинский.

В настоящее время раскрыт целый ряд краж со взломами, произведенных в Киеве членами этой шайки; ими были обворованы и два магазина с оружием.

Характерно, что с убийством мальчика Ющинского кражи совершенно прекратились, как равно прекратилось и посещение Чеберяковой поименованными выше грабителями, – нужно полагать, вследствие начавшихся розысков по делу Ющинского и некоторых предварительных арестов.

Возможно допустить, что мальчик Ющинский явился невольным свидетелем одного из преступных деяний членов этой шайки, с которым «из боязни нужно было покончить».

Ныне, таким образом, подробно обследуется каждое ограбление, совершенное участниками шайки, и, по мере выяснения всех обстоятельств дела, дознания, производимые околоточным надзирателем Кириченко, направляются судебным властям.

Обвинение Менделя Бейлиса в убийстве Андрея Ющинского, при недостаточности собранных