Шрифт:
Закладка:
«Разве ваш бог нуждается в признании? — хотела спросить я у монахинь. — Вся Литва, такая большая и богатая страна, принадлежит ему. У него столько верующих, столько костелов, монахов, ксендзов, монахинь. Какое ему дело до признания моими папой и мамой, нищим портным Ратнером, тетей Соней из Каунаса? И почему спустя две тысячи лет после этой истории нужно нас убивать?»
Но мне было хорошо в монастыре, и я боялась снова очутиться за его стенами, одна против немцев и полицейских. Что же делать, что делать?
«Если креститься, — думала я, — кто тогда передаст дальше семейную тайну?»
Спорить с монахинями я не могла, а выслушивать подолгу их поучения становилось все трудней и трудней. Помог случай.
В одной из книг о житии святых, которые мне давала настоятельница, я увидела картинку: святая Тереза во время молитвы. Картинка изображала лежащую навзничь женщину, ее лицо закрывал капюшон, а широко раскинутые руки изображали крест. По-польски я читала плохо, но сумела разобрать, что святая Тереза проводила в такой позе многие часы. Во время молитвы к ней являлась дева Мария и раскрывала тайны жизни и глубины смерти.
На следующий день, во время утренней службы, вместо того чтобы опуститься на колени, я улеглась в такой же позе, закрыла лицо косынкой Вилии и широко раскинула руки. До моих ушей тут же донесся возбужденный шепот монахинь. Потом я услышала голос настоятельницы.
— Святое дитя, — сказала она почтительным тоном. — Не будем ей мешать.
Спустя несколько минут я задремала — поднимались в монастыре рано, а ложились поздно. Спалось плохо, каменные плиты — не лучшее место для отдыха. Сон продолжался минут двадцать, не больше, я это поняла по ходу службы, но руки и ноги успели онеметь. Я немного подвигала ими, пытаясь оживить, только без толку. И так стало обидно, и больно, и жалко себя, что слезы потекли из глаз, а в груди запекло, будто к ней приложили горячий камень. Одна-одинешенька, среди чужих, без мамы, без папы, без друзей, без единой близкой души. Беззвучно шевеля губами, я принялась звать маму:
— Мама, мамочка, мамулечка… — А слезы текли все сильнее. — Приди к своей доченьке, ты ведь говорила, что так любишь меня, услышь мой голос, где бы ты ни находилась, приди хоть на секунду, на мгновение.
Потом я принялась шептать ее имя, как молитву, как заклинание:
— Эстер, Эстер, мама Эстер, где же ты, где, где?
Вдруг сквозь плотно сжатые веки я различила свет. Он шел откуда-то изнутри, словно в глубине моих глаз возникло неземное, изумрудное сияние. Такого света мне никогда не доводилось видеть. Сердце забилось чаще, горло перехватило. Я поняла, что происходит необыкновенное, удивительное, чудесное.
Сквозь сияние начала проступать фигура женщины.
— Мамочка, ты пришла, мамочка!
Но это была не мама. Свет сник, отступил, и женщина предстала передо мной, словно живая. Я и представить себе не могла, что на свете существуют такие красавицы. От нее исходило тепло, точно от свежевыпеченной халы, глаза лучились, будто субботние свечи, а запах она источала, как веточки мирта в праздник Суккот. Не знаю откуда, не знаю почему, но я вдруг поняла, что передо мной стоит царица Эстер.
Ее губы чуть заметно зашевелились, и слова сами собой зазвучали у меня в голове:
— Ничего не бойся. Все кончится хорошо. Ничего не бойся.
Я кивнула в знак согласия.
— Никогда больше не ложись так. Сейчас встань, подойти к настоятельнице и скажи ей, что предмет, который она разыскивает, находится под матрасом в келье сестры Кристины. Когда настоятельница вернется, попроси разрешения самостоятельно брать книги в монастырской библиотеке.
Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но изумрудное сияние окутало царицу, и она исчезла.
Ноги совсем занемели, подниматься пришлось с величайшим трудом. Служба подходила к концу, монахини стояли на коленях и тихонько пели. Настоятельница обернулась и сделала приглашающий жест. Я приблизилась, она обняла меня, прижала к себе.
— Как ты себя чувствуешь, малышка? — спросила она ласковым голосом.
Я наклонилась к ее уху и прошептала то, что велела царица.
Настоятельница вздрогнула.
— Откуда ты знаешь? — сказала она совсем другим тоном.
Я молчала.
— Ты это узнала сейчас, во время молитвы?
Я кивнула.
Настоятельница резко поднялась с колен и, шурша казулой, вышла из зала. Спустя несколько минут она вернулась. Ее лицо пылало от гнева.
— Отправляйся в мою келью, малышка, — приказала она мне. — Дожидайся там. А ты, сестра Кристина, и ты, сестра ключница, пройдемте в конторское помещение.
С того дня я переселилась в заднюю комнатку кельи настоятельницы. В отличие от узких, похожих на тюремную камеру комнатушек сестер, настоятельница занимала четыре соединенные между собой комнаты, скромно именуемые кельей. В самой просторной она принимала гостей, в средней находилась личная молельня, а в двух маленьких — спальни. Одну из них отдали мне, и я почти не выходила наружу, проводя большую часть времени за чтением книг на идише, найденных в библиотеке.
В монастыре почитали меня за святую, сестры думали, будто я крестилась и готовлюсь по достижении совершеннолетия постричься в монахини. И только настоятельница знала, что это не так.
В первый же вечер, перед тем как заснуть, я повернула висевшее над изголовьем распятие лицом к стене. Ночью настоятельница бесшумно вошла в комнатку.
— Ты спишь, малышка? — спросила она, наклоняясь к кровати.
Я не стала отвечать. Постояв несколько минут, настоятельница вышла. Открыв глаза, я увидела, что распятие исчезло.
Царица Эстер приходила почти каждую неделю. Как правило, она появлялась после того, как настоятельница задавала очередной вопрос. Поначалу я помогала отыскивать исчезнувшие предметы или понимать намерения сестер, но, убедившись в точности ответов, настоятельница стала расспрашивать меня о более сложных вещах. Ответы сообщала мне царица Эстер, и я только пересказывала их слово в слово, часто не понимая, о чем и о ком идет речь.
Настоятельница была ко мне очень добра. Я вспоминаю ее с теплотой и благодарностью. Жаль, что она не послушалась моего последнего совета.
Когда от гула приближающейся линии фронта стали подрагивать оконные стекла,
