— И куда же мы пойдем? — продолжаю зачем-то этот спектакль.

— Волков не тупи, мы в отеле.

— И что ты предлагаешь?

Она снова тянется ко мне, поправляет ворот пиджака, проводит ладонями по плечам.

— Егор, ну ты же большой мальчик, хватит придуриваться.

Улыбаюсь, смотрю на нее, еще неделю назад я бы не задумываясь воспользовался ее предложением. Несмотря на всю свою природную стервозность, Алька не дура и не уродина. Красивая, даже очень. Глаза большие, медовые, длинные, густые волосы, грудь, раньше двоечка была, теперь, стало быть, троечка, ноги от ушей, задница зачетная. Набор, что надо. Только есть одна маленькая загвоздочка, неделю назад в моей жизни не было Александровны, а теперь она есть и на других у меня как-то не торкает, проще говоря не стоит и не хочется. Глухо, как в танке.

— Нет, Алин, мне и тут хорошо. Люди интересные, музыка приятная.

— Ты сейчас себе цену набиваешь? Все еще не можешь простить, что я тебя тогда бросила?

И вот на этой ноте я подвисаю и охереваю.

Бросила?

Она?

Меня?

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос. Нет, серьезно? Она реально это так видела?

— Ты с дуба что ли рухнула, Аль? — продолжаю давить лыбу, чтобы в лицо не заржать.

Некрасиво все же. Не поймут. — Мы с тобой просто трахались, было прикольно.

Она сверлит меня взглядом, смотрит пристально и начинает улыбаться, продолжая поправлять мой пиджак.

— Говнюк ты, Волков, был и остаешься. Но даже ты не можешь не понимать, что я ведь не просто так приехала и папочка мой с твоим не просто так сейчас почти в десны целуется. Ты же умный мальчик, Егор.

Собираюсь уже ответить, даже рот открываю, но что-то меня отвлекает, что-то необъяснимо притягивает взгляд в сторону. Поворачиваю голову и, да, ядрена вошь, быть этого не может.

Да не бывает так в жизни, только в мелодрамах сопливых и, откровенно говоря, туповатых.

В нескольких метрах от меня стоит Александровна. Моя, блядь, Александровна. Красивая до помутнения рассудка.

И я глаз от нее оторвать не могу.

— Волков, прием, — Аля проводит пальцем по моим губам, и я себя последним кретином чувствую.

Доигрался, бля.

А Александровна тем временем продолжает сверлить меня взглядом. И я готов просто на этом месте провалиться, потому что даже на таком расстоянии я вижу ее глаза, и нездоровый блеск в их уголках. И чувствую себя козлом последним, потому что взгляд на меня направленный, выбивает почву из-под ног, вышибает воздух из легких. Столько боли в синих глазах моей Александровны, столько разочарования, что мне выть охота, а я стою и смотрю на нее, как идиот конченный.

— Ксюша, — все, что могу произнести.

Получается громко. Она улыбается, качает головой, а потом срывается с места и бежит в сторону выхода.

Блядь.

— Ты куда…

— Извини.

Собираюсь уже рвануть за Александровной, но чувствую жесткую хватку на плече.

— Егор, — отец.

Слышал. И понял.

— Отпусти.

— Не смей меня позорить, — цедит сквозь зубы.

Как только успел так быстро оказаться рядом. Ведь на приличном расстоянии от меня находился.

— Отпусти, пап, — стараюсь сохранять спокойствие, лишь потому что он все же мой отец и после операции.

— Я сказал, успокойся и не позорь меня.

— А я сказал, убери руки.

— Егор.

— Отвали, пап.

Не получается у меня по-хорошему, вырываюсь и, наплевав на обращенные на меня несколько пар глаз, бегу к выходу.

Только бы догнать, только догнать.

Идиот долбанный. Она же… черт.

В последний раз я себя так паршиво чувствовал, когда Белый в аварию попал, а я ни хрена не предотвратил.

Я же ей три дня назад в трусы лез, в верности практически клялся. Она же не понимает ничего совершенно, не знает. И со стороны это все, должно быть, выглядит п*здец как хреново.

Выбегаю из зала, осматриваюсь, в коридоре пусто, благо путь только один.

Александровну нагоняю почти у самого выхода в холл.

Хватаю грубо за предплечье и тяну на себя.

— Пусти, пусти меня, слышишь, — она вырывается, колотит меня свободной рукой, не разбирая куда бьет. И мне больно, правда больно, только не от ударов ее маленького кулачка, а от слез ее, из глаз льющихся. Меня просто корежит от вида ее беспомощного, от того, как смотрит на меня, от разочарования в синих глазах.

— Перестань, успокойся, Ксюш, это не то, слышишь, это не то, что ты подумала.

— Я ничего не думала, Волков, просто отпусти меня, — она снова пытается вырвать руку, голову отворачивает, я ведь в глазах ее тот еще подонок.

Притягиваю ее к себе, обнимаю так крепко, как только могу, не позволяю отстраниться. От нее пахнет фруктами, и я в очередной раз теряю связь с реальность от одного лишь запаха своей Александровны.

— Отпусти меня, — шипит моя злючка и в следующее мгновение я готов выть от боли.

И это нихрена не метафора. Мне действительно больно, потому что Александровна, зараза такая, вполне себе реально меня укусила. За грудь, мать его, она укусила меня за грудь.

Это вообще, как называется?

— Хрен с ним, на первый раз прощаю, — шепчу ей на ухо, — второй раз проделаю тоже самое с тобой.

Перемещаю обе руки на ее талию, сжимаю с силой ладони.

— Пусти! Я тебе не…

Затыкаю ей рот поцелуем. Скот я все-таки. Ведь нужно поговорить, объяснить, а я язык ей в рот проталкиваю и кайфую, потому что она опять не может мне сопротивляться. Одной рукой зарываюсь в ее охрененные волосы, надавливаю на затылок, не давая никаких шансов на то, чтобы отстраниться. Рискую, сильно рискую, потому что как показала практика, зараза моя, вполне себе зубастая.

Но она не кусается, со стоном каким-то обреченным, включается в поцелуй.

Черт. А мне от нее башню сносит, я же прямо здесь ее, прямо сейчас, в этом коридоре залюблю.

С трудом отрываюсь от ее губ, хватаю за руку и тащу в сторону стойки регистрации.

Сердце стучит так, словно сейчас нахрен из груди выскочит.

— Волков.

— Помолчи, Ксюш, просто помолчи.

Она, видимо, все еще в каком-то шоке, потому что и правда молчит. И даже когда я, едва сдерживаясь, беру карту от номера и расплачиваюсь, продолжает молчать. Из ступора выходит лишь когда мы из лифта на нужном этаже выходим, и я ее в номер тащу, не обращая внимания на протесты.