Эмилия не знала, почему так часто мысленно возвращается к тому воскресенью и к беседе с отцом. По прошествии лет она лучше всего помнила службу в храме и запах.

Пахло шкафом.

Она стояла на коленях между родителями. Тихо просила у Бога того же, что и всегда. Мама украдкой поправляла юбку. Папа силился не уснуть. Серые упитанные дети с крыльями наблюдали за происходящим со стены. Прихожане незаметно шевелили губами. Лысый мужчина преклонил колени на расстеленном платке у исповедальни и громко откашливался, будто что-то попало ему в горло. Позади кто-то шаркал ногами.

Милка попросила Бога, чтобы он разгладил ее кожу, а потом на всякий случай попросила об этом еще Иисуса. У Иисуса на кресте была такая красивая кожа, что Милка подозревала: он мог бы понять ее лучше, чем Бог, который вроде был ужасно старый. Папа как-то сказал ей, что даже старше, чем сапожник Репка – в самом деле уже очень, очень старый.

Вечером, как всегда в воскресенье, она проверила, исполнена ли просьба. Трогала живот и ноги. Казалось, будто скользит пальцами по большому куску шейки, значит, еще нет. Потом папа читал ей четвертую главу книги «Томек в стране кенгуру». Он сидел на стуле, скрестив ноги, и забавно болтал ногой. Подносил книгу близко к лицу. Быстро уставал. Прерывался в конце каждой страницы и закрывал глаза.

– Пап, а ты видел кенгуру?

– Нет, – ответил он все еще с закрытыми глазами.

– А мама?

– Тоже.

– Жалко.

– Может, ты когда-нибудь увидишь.

– И расскажу вам.

– Только домой не привози. Где я буду его держать?

– Ну да.

Милка сложила губы в трубочку.

– Пап?

– Мм?

– Когда вы с мамой были маленькие, то были не такие, как я, а гладкие, правда?

Бронислав открыл глаза и криво улыбнулся. Некоторое время молчал. Неторопливо закрыл книгу, заложив страницу пальцем. Наклонился к кровати.

– Да, доченька, но это ничего не значит. Видишь ли, я, например, был жутко уродливый.

Милка засмеялась и прикрыла лицо одеялом, потом быстро высунула голову и спросила:

– Как это жутко уродливый?

– А вот так. И твоей бабушке приходилось вешать мне на шею колбасу, чтоб хотя бы собакам хотелось со мной играть.

– Правда?

– Правда. А видишь, какой я теперь красивый?

Снова хихиканье и шмыг под одеяло.

– Спи давай, – сказал Бронислав, выпрямляясь, и шикнул, массируя крестец. – Завтра почитаем дальше.

За дверью он остановился и прислонился к стене. Дышал медленно, сжимая и разжимая свободную руку. Потом пошел спать, и ему снилось, что он гибнет в огне.

* * *

В десять лет Милка впервые влюбилась до смерти. Объектом ее воздыханий стал почтальон. Он был в четыре раза старше, носил усы и очень большую сумку. Хорошо одевался, ездил на велосипеде.

Милка сама принимала у него письма. Обычно мама стояла у нее за спиной. Милка в этот момент смотрела на свои лапти или на ботинки почтальона. Не могла произнести ни слова. Сжимала конверт в руках и убегала в дом.

Когда оказалось, что у почтальона есть жена, да к тому же еще ребенок, она решила, что больше не любит его, и через неделю увлеклась одноклассником Вальдеком, который, по слухам, плавал лучше других мальчиков в школе.

В конце мая весь класс после уроков пошел к реке. Вальдек нырнул рыбкой, и она подумала, что, если бы он только захотел, вышла бы за него замуж.

Остальные второпях раздевались. Каждую секунду разносился плеск и визги обрызганных девочек. Намокшие головы исчезали под водой и выныривали на поверхность. Рыжий Манек прикидывался утопленником. Милка подошла к берегу и попробовала воду ногами. Холодная. Крики стихли, плеск тоже вдруг прекратился. Она подняла голову. Все смотрели.

– Ну что? – сказала она, пожимая плечами.

Отошла назад и присела на корточки в поисках одежды. Шлепнулась на землю. Никто не смеялся, а она мечтала, чтобы они смеялись, чтобы сделали хоть что-нибудь.

Бегом вернулась домой и больше никогда не ходила с друзьями и подругами на реку. Она была влюблена в Вальдека еще примерно месяц, но потом разлюбила, а его место уже после каникул занял новый учитель математики, выглядевший так, как, вероятно, выглядел Томек Вильмовский из книжки про страну кенгуру. Вслед за учителем настал черед голубоглазого мальчика на год старше ее, однако вскоре выяснилось, что тот ужасно нелюдимый.

Бывали периоды, когда Милка влюблялась в среднем раз в месяц, поэтому постепенно исчерпала почти все варианты. Она никогда не ждала взаимности, а если бы так случилось, наверняка была бы разочарована. Ей нравилась любовь сама по себе, ей было хорошо наедине с этим чувством. Тем не менее иногда она задумывалась, почему еще никто не влюбился в нее. Спросив маму, услышала в ответ: всему свое время.

Когда ей было четырнадцать, одноклассник Ромек во всеуслышание заявил на перемене, что никакого Бога нет. Ромек вообще много знал, например, как сделать петарду из селитры или как плюнуть в потолок, чтобы на следующий день на нем оставалась засохшая сопля, поэтому Милка ему поверила. И все же продолжала каждое воскресенье молиться о гладкой коже – так, на всякий случай.

* * *

В семнадцать лет она впервые целовалась с парнем. На ней было новое платье, привезенное из Лодзи, а он был немного пьяный. Познакомились они за два месяца до этого на автовокзале.

Стояли у виадука, рядом поблескивал красный бак мотоцикла. Парня звали Михал, от него несло сигаретами. Он крепко прижимал ее к себе. Потом они поболтали, в основном ни о чем, а Милка велела пообещать, что он приедет еще. Договорились встретиться в субботу.

Михал не приехал ни в субботу, ни в какой другой день. Через пару недель она увидела его на остановке. Стоял с приятелем и прятал от нее глаза. Больше они никогда не разговаривали.

По мере взросления она все больше училась. Читала учебники для старших классов. Обычные книги не очень жаловала. Любила математику, а еще больше физику. Ей нравилось, когда все можно было предугадать. У уравнения всегда один результат. На законы физики можно полагаться. Формула для вычисления объема конуса никогда не меняется.

Она не представляла, что будет дальше. Твердо знала одно: только не торговать до конца жизни картошкой. Отец сказал, она и не должна этим заниматься, а еще признался, что тоже не хотел, но в его времена желания не имели значения. Улыбнулся своей грустной улыбкой человека, у которого что-то болит, и поцеловал ее в макушку.

– Делай то, что хочется, дочка.

Она хотела стать учительницей. Поступила в институт в Лодзи, выбрав физический факультет. Вставала в четыре утра и шла на остановку. Через несколько месяцев знала в лицо всех пассажиров автобуса. В дороге дремала, встряхивая головой на выбоинах. Оценки получала хорошие, преподаватели ее хвалили. Даже мать в конце концов переборола недоверие.