Верят! Анатолий устремляется вниз. Вот так, так, правильно. Спасибо! А теперь левее, левее и вперед… Обрывы отходят в стороны (подкрадывались, стерегли, гады, подползали к самым склонам холма, холодные, злые; а теперь убирайтесь, убирайтесь вон, в свои стороны). Можно вздохнуть, довериться компасу и часам, идти и ни о чем не думать, не видеть ничего; только на случай невероятной, безумной ошибки стеречь рукой кольца репшнура, к которому привязан Анатолий.

Как Анатолий быстро идет, смело, уверенно. Что он чувствует сейчас, ведь следующий его шаг может оборваться в пустоту. Нет, не может, Сергей уверен. Но это удивительно, что другой человек так верит ему.

Сейчас задача проста, сейчас только команды "лево-право", глядя на компас. Теперь командовать могут ему, а он пойдет впереди, чтобы за свою ошибку самому ответить. "Эй, Толя, стой! Доставай компас, поменяемся местами!"

"Это еще зачем? Брось дурака валять, давай командуй! Ну!.."

Ах, так ты теперь ругаться? А вниз вслепую бросился молча?.. Правильно, на это и был расчет, еще когда позвал его с собой там, в городе. Как хорошо! Спасибо!

Может быть, больше и нечего уже искать на этом плато? А гребень? Сам гребень, к которому они идут уже две недели, который через полчаса увидят? Увидят ли?

Темное пятно обрисовалось точно впереди. Стало густеть, чернеть, вытягиваться ввысь.

Не верилось, нет — как это так: из разрисованной бумаги — карты, из представляемых картин, из команд, из часов и минут, из градусов компасной шкалы, из всего этого смешного человеческого, на что горам совсем наплевать (как и на самих этих шестерых маленьких человечков), вдруг поднимается черный и острый — как по волшебству сам придвинулся, покорно пришел и остановился — огромный, понуро склонившийся над ними каменный балбес.

Разговор в тепле

Под Воркутой есть хребты и безлесные долины, где не только ветер и мороз, но и сам ландшафт подавляет. Но Валя говорит, что природа не бывает враждебной, просто она сама по себе. А человек? Уж как сам справится.

Вале я очень верю. Она уходила одна почти на месяц и справлялась; она тогда решила взглянуть на себя глазами участниц своей группы, внимательно взглянуть, чтобы никто не мешал, соединить в себе участницу и руководителя вот и вышла одна в тысячекилометровый путь.

Тысяча километров зимнего пути в одиночку, без помощи самолетов, без промежуточных баз… По тридцать километров изо дня в день, больше месяца. Каждый день непрерывное сопротивление холоду. И каждый вечер. И каждую ночь. Встреча с десятком пург. Семьдесят килограммов груза на выходе. Очень ограниченный рацион — полное вытеснение аппетита иными чувствами и стремлениями. Она решилась на такой путь легко. Прошла шестьсот километров, говорит, что могла идти дальше, но встретила людей, и внешние обстоятельства вынудили прервать поход.

В те безлесные долины под Воркутой Валя пригласила меня пройтись под Новый год. Декабрь — январь… Полярная ночь. Снаряжение и одежда мокнет и леденеет. Нет солнца, нет костра, нет печки.

Я не решаюсь.

— Ведь не одет, — говорю, — навык потерян.

— Ребята оденут, а навык в тебе жив.

Ее слова меня не убеждают, но она говорит:

— Помнишь, как в клубе десять лет назад ты консультировал меня по маршруту через перевал Студенческий на Приполярном, а я смотрела на тебя с таким почтением.

Черт побери, такие слова действуют сильнее.

…Запах снега, когда по не совсем прикрытой физиономии щеткой прошлась пурга, обожгла, раздразнила. Снег пахнет! Я это повторяю уже в который раз, хотя никто со мной не спорит… Может быть, собраться и пойти?

— Вряд ли мне подойдет чужое снаряжение,

— А ты попробуй.

Мы с ним не были знакомы, но сразу подружились:

— Померяй эти штаны: капрон на перкалевой подкладке, как ты когда-то писал.

Я такого не писал о штанах, капрон тогда только начинали использовать для зимы, и я лишь выражал сомнения в ветрозащитных свойствах легкой неупругой ткани, которая сильно колышется на ветру. Подкладка — хорошее решение.

— А вот еще одни штаны, из болоньи, это поверх тех, на случай очень холодной пурги. Надеваются через ботинки…

Он вывернул передо мной целый ворох одежды. Снаряжение великолепное, и я восхищаюсь каждой мелочью.

— А вот совсем новые вещи. Могли вы представить палатку на девятерых, которая весит два с половиной килограмма, не обмерзает и ставится в любую пургу за десять минут? Она без пола, но плотно прижимается к снегу лыжными палками.

— Конечно, нет, — отвечаю я и вспоминаю первую брезентовую палатку моего изготовления, которая весила десять килограммов, а обмерзшая двадцать пять. Потом я ходил с палаткой Володи Тихомирова, сшитой из перкаля АМ-100. Она весила четыре килограмма, а обмерзала до десяти. Это была лучшая палатка конца пятидесятых годов. В 1964 году на Полярном Урале мы вместе с Тихомировым отрабатывали палатку без пола, но не могли найти способа прижимать стенки к снегу. Мы тогда вырезали снежные кирпичи и нагружали ими специальные полотнища, отгибаемые наружу. И только в 1967 году Тихомиров придумал современный способ постановки: лыжные палки, упираясь рукоятками в верхние оттяжки палатки, остриями прикалывают к снегу палаточные стенки.

— Так это он придумал? Почему же другие "изобретатели" присваивают этой схеме свои имена?

— Он считает, что палатка стара как мир и не может служить предметом именного авторства. Эта удачная схема мгновенно распространилась, без всяких публикаций. Публикации появились потом, подписанные "изобретателями".

— Это хорошо. Это он правильно… А как тебе такое корыто?

И он показал мне дюралевые саночки, у которых опора автоматически изменялась от "конька" на льду к "лыже" на среднем снегу и до "корыта" на рыхлом.

В моих первых