как-то гадко.

Длинная лестница вниз во внутренний двор. Ступенька. Голенище сапога прошлось по коже! Ведя по поручню рукою, постоянно спотыкаясь, я кое-как добрался до палатки, торгующей мясом. Прошёл вдоль ряда сумрачных деревьев. Поглядел на окна лавок. Спотыкаясь, я через не могу вышел к арке башни. Прошёл мимо снятых тяжёлых ворот.

Взял экипаж.

Отдал приказ и доехал вплоть до обыкновенного дома, с геранью на окнах… Но баронета дома не оказалось.

«На кладбище он, — благонравно отозвалась старушка. — Хотя ещё нет… Стало быть, у церкви Прина… Да не бери ты энту „дребезжалку“!.. Что вам пройти!»

Я сказал «спасибо». Вышел. И слова её передал разбитному рыжеватому малому на козлах.

Он кивнул немытой головою:

— Не проедем.

— О-очень хорошо-о, — отозвался я с каким-то длинным, необыкновенно долгим «о».

Мы проехали до поворота, а после расстались.

Сдачу я не взял, а сам без особой надежды побрёл по заросшей разбитой дорожке. Очень скоро впереди показался весьма загорелый мужчина с полупустым лотком на наплечном ремне.

До моей просьбы «проводить» он просто бесцельно шатался по округе. Беседовал с каждым встречным о «поборах» и «погоде». Пара фарсов придала его порывам направленье.

«И как Фавоний мог оказаться посреди Залива? Насколько же сильно он мог отойти от своей земли. И всё же это был не он?»

Факт, что некий Ариес Брэйв очень много лет содержит «дом». Сам когда-то начал в нём на должности официанта, после стал «антрепренёром», а ещё спустя десятилетье выкупил всё здание вместе с внутренним двором.

Он и теперь, давая актрисам время, порою выходит на подмостки. Исполняет гимны и танцует. Очень при этом забавно машет старой шляпой в виде пары уток.

Перед мысленным взором вновь появилось весьма чисто выбритое лицо: «…Да это он!.. Фавоний! Тут и сомнений быть никаких не может!»

Я молчал, но «разговору» это не мешало.

Парило как-то необычайно сильно. И под быстро летящими облаками людей то накрывало зноем, а то обдувало лёгким прохладным ветерком. Мне по-прежнему отчего-то было тошно.

Провожатый всё не мог умолкнуть. Стену, чудак называл «центом мира», а изделия свои «вирожками».

Звучно сморкнув, дёрнув плечом, он пожаловался на «погоду».

Внезапно мужчина улыбнулся.

И подмигнул мне:

— А может, того? по малой?

— … Н-нет!

Блестящее и почти что жирное лицо перекосилось на мгновенье. Впрочем, провожатый почти что сразу позабыл и принялся сватать свои «вирожки».

Стянув объёмный головной убор, торговец вытер лоб. Обтёр гладко выбритое лицо и тонкий нос. Сощурившись на солнце, он поглядел вперёд.

Звон в воздухе.

Волна, переливом, расходилась по округе.

Сначала мы услышали сирень. После заметили кусты, а затем и яркие кроны берёзок. Конец тропинки, наудачу скоро упёрся в маленькую церковь.

На невысокой, напоминающей линейку колоколенке малое дитя играло, оживляло зелёный колокол. Просто играло. Ярко. Откровенно. Оно мимоходом поднимало облака. В ярком свете рушило и соревновалось с солнечными лучами. Разгоняло свежий, приятный ветер. И провожало стаю серых журавлей.

Просто играло.

Долго. Ярко.

Чисто.

Пока испуганная мать ждала его внизу.

Ребёнок «вымел прах» из крон косматых елей. Поднялся к сводам и, наконец, доведя до абсолютной точки, резко оборвал.

В освежённом, чистом воздухе как будто зазвонила тишина.

Редкие хлопки. В тени молодых берёзок, на старых лавках зашевелились зрители.

Я поморщась чуть повёл головою: в ушах словно пух.

Немного поразмыслив, провожатый стянул с плеча исчернившуюся лямку. Почесал оползшую шею. И несколько раз хлопнул в ладоши… И я с ним за компанию.

Хотя и не знаю зачем.

Торговец ярко присвистнул… Я промолчал.

Неприятный пух в ушах. Понемногу я стал различать голоса. Кажется, зрители остались довольны.

Ничего не ожидая, я просто наблюдал, как матери встречают трёх своих чад: утирают им носы и после смахивают слёзы. Понемногу люди стали разбредаться. До меня долетел голос, зовущий послушать службу.

Лишь две фигуры остались в тени берёз. Старик в белой, прилипшей к костлявому телу рубашке и… стражник… Тощий и низенький, хорошо знакомый мне стражник, который почти приплясывал у его плеча.

Такая вот очень субтильная фигура в очень измятом колете.

В изодранном шлеме, который упирался в уши и затылок.

Он знал про шутку. И про великана, с которым я ничего не сделал.

… Человек, разговаривал с баронетом, курил. И вопреки погоде то и дело поправлял пёстрый, очень длинный шарф.

'Вот и пришли, — сопнул мой провожатый. — Красиво здесь у нас! Что есть, то есть".

Без задних мыслей, без обиняков я наблюдал, как нелепый человечек о чём-то спорит. (Больше с собой). Вот, он, наконец, договорился… Распрощался с дворянином… Чихнул едва отойдя и высморкался ёжась. Он будто бы бросил что-то себе под нос и побрёл вниз по дорожке.

Он чихнул. Столкнулся с женщиной. Попятился, столь рьяно та сразу стала защищать своё рыжеватое в веснушках чадо. Служитель правопорядка белый платок засунул вглубь рукава. Попятился. Раскланялся. Глянул при этом будто бы свысока. Ей через плечо.

Взгляды наши встретились.

«Мерз*вец!»

С истинным ужасом я взирал, как брови мужчины лезут на высокий лоб, как закладывается ряд глубоких морщин, и шевелятся уши. Шлем «кивает».

Стражник зачем-то привстал на носочки.

Сорвавшись, стая голубей заполонила воздух между нами.

Щуплый мужчина посмотрел внезапно себе под ноги. Он поддел невидимый камень и глубоко засунул руки за колет. Развернулся на пятках. Он выпрямился и едва ли не перебирая, скоро зашагал в направлении старой городской стены.

— Да куда ты смотришь? — беззлобно улыбнулся мой провожатый. — Вон он сидит. Наш баронет.

[1] Кафе — новое для Элиса, «модное» слово. Обозначает небольшое заведенье, направленное на подачу лёгких блюд и напитков.

XVII

Старик поприветствовал меня улыбкой.

Подобрав клетку для птиц, он замешкался; на штанины посыпались крошки.

— Вы тоже… слышали о нашем фестивале?

— Д-да, — отозвался я.

Теней в этот раз нигде заметно не было. Стараясь не привлекать вниманье, я огляделся: прошёлся взглядом по лавке, траве и ближайшим кустарникам. По зданиям, что едва выглядывали из-за цветущей зелени.

Подумав немного, я кулёк со сладкой выпечкой положил возле бедра: так чтобы и видеть было можно и забыть.

Старик чуть привстал.

— Вивар! — бросил он охрипло… — Ты в порядке?

Я обернулся. В глубине кустов, меж ярко-лиловых цветов сирени… в самом деле крутилась стройная, хорошо одетая фигура. Секретарь обстригал сухие ветки. Из-за поднятого воротника его торчали сухие листья, а из-под завёрнутых манжет святили яркие полосы загара.

— Гвиневра…