– Нет! – говорит мама твёрдо. – Берта не выдала этого негодяя. Ни словом не обмолвилась – девчонка, восемнадцать лет! У неё были железные принципы… А на суде её спасли братья убитого. Так и сказали оба, в один голос: «Этот ребёнок до рождения потерял отца. Не лишайте его матери!»

Мама умолкает и пробует ложкой суп: конечно, это не патока, ароматы наших конфетных угодий окончательно развеялись в начале прошлого века, но уж приличный овощной суп женщины моей семьи сварить ещё в состоянии.

– И знаешь, что интересно… – вдруг говорит она. – Берта, единственная из всех пяти дочерей, каждый месяц первого числа – день в день до самой войны! – посылала родителям денежные переводы. Довольно приличные, как говорила она, «срэдства». Это их очень поддерживало.

Между прочим, я пришла к выводу, что любой мастеровой навык, приобретённый человеком в том или другом семейном производстве, передаётся детям и даже внукам. Вот мама моя – историк, серьёзный, далёкий от фантиков человек – всегда с необычайной сноровкой пухлых своих пальцев, приговаривая: «Ловкость рук, и никакого мошенства!» – может развязать мельчайший узелок на нитке, на цепочке. Да и я, не говоря уж о минувшей фортепьянной беглости пальцев, хоть сейчас заверну вам, упакую любую посылочку-передачку так, что сердце возрадуется.

Было бы что заворачивать.

Было бы кому посылать.

И бог его знает – куда уносятся все эти дни, и годы, и даже века… Что за неутомимая заворотчица всё крутит там и крутит сладостные мгновения наших судеб.

Необъятные горы безысходных конфето-секунд…

2011

Вокруг семьи

Фамилия моей материнской родни знаменито-русская: Жуковские. По семейному преданию, в их роду затесалась цыганка, так что в Золотоноше всем потомкам этой жгучей таинственной женщины дали такое вот прозвище, ибо все они были смуглыми, поджарыми, «чёрными, как жуки».

Мой дядька Яков Жуковский был настоящим счастливчиком: он пропахал всю войну, год считался пропавшим без вести, а закончил войну в Германии, командиром артиллерийского расчёта легендарных «катюш», того, что первым вошёл в Берлин и стрелял по Рейхстагу. Само собой, и награды имел: орден Красной Звезды за освобождение Познани, медали «За отвагу», «За Варшаву» и «За Берлин».

Но главной награды, Звезды Героя, которую командир обещал при форсировании Одера тому из своих ребят, кто под огнём переплывёт реку и выполнит боевое задание, получить не успел: Яков Жуковский вызвался, бросился в реку, и переплыл её, и задание выполнил… А вот командира в том бою убило.

Вообще-то у меня и отец, и трое дядьёв – все воевали, все при орденах – артиллерист, танкист, сапёр; есть военные фотографии каждого. Но почему-то главным героем я всегда считала дядю Яшу. Как он плыл под огнём, как, не получив высшего советского ордена, всё-таки заслужил у Судьбы главную награду: жизнь.

Дядька Яков был ангелом, но ангелом громогласным и сварливым, мечущим громы и молнии почём зря. Пока был жив, а дожил до очень преклонных лет, всегда находил, в чём меня укорить. Да за этим, собственно, мои родственники никогда далеко не ходили. Дяде Яше не нравилась моя беспечная городская известность.

С моим отцом, господином тоже заковыристым, дядька уживался плохо. Собственно, никак они не уживались, стараясь видеться пореже. Но отличный портрет дяди Якова работы моего отца существует и висит на стене в доме моего брата в городе Акко. Задумчивый и красивый, при орденах, сидит мой дядька, опёршись локтём о спинку стула, в том городе, где в жизни не бывал и, рискну предположить, ни разу не задумался о его существовании.

А я люблю рассказ отца про то, как однажды он ехал в такси (такси, буржуйский вид передвижения в Ташкенте, был единственным видом транспорта, который признавал мой отец); ехал он, значит, как всегда, на такси в свою мастерскую… И вдруг водитель, указывая пальцем на какую-то фигуру, следующую по тротуару слегка подпрыгивающей походкой, сказал отцу: «Видите, вон мужчина себе идёт? Это лучший человек в городе».

Отец глянул и сказал: «Согласен с вами. Только не в городе, а в стране. Это мой шурин»…

Разумеется, я писала о дяде Яше, он просто не мог не стать прототипом каких-то моих надсадно орущих, вытоптывающих ритм при игре на мандолине героев разных книг. Я всегда безжалостно подробно изображаю людей, которых люблю. А дядьку я очень любила, потому что… не знаю почему! Может, потому, что с мамой они, погодки, были невероятно похожи. И беспрестанно ругались, так как дядька был убеждённым сталинистом, а мама – антисоветчицей. Ну а я была и есть похожа на них обоих и под старость должна уже за собой следить, чтобы вовремя заткнуться, когда распахивается душа, и раскрывается мощная голосовая чакра, и летит на внуков мой оголтелый неистовый ор.

Но я о дядьке Якове.

Вот он у меня на фотографии, младший лейтенант гвардейских войск, в самом начале войны, сидит меж двумя товарищами, погибшими позже в боях. Жгучий такой черноглазый брюнет, Жуковский – фамилия. Везучий, как цыган…

«Не вычёркивай меня из списка…»

Повесть о родителях

Невыразимая жалость спрятана в сердце любви.

Уильям Батлер Йейтс

Ужин с отцом

Позвонил отец и сказал:

– Кстати, напоминаю: ты обещала угостить меня шашлыком.

Я совершенно не помнила данного обстоятельства. Я вообще избегаю отца по многим, давно уже не объясняемым самой себе причинам, – по причине детства, например, моего усердного детства, изгвазданного тупой зубрёжкой фортепианных этюдов.

Мама, полупроводник между мной и отцом, способна любую нашу с ним стычку изобразить этакой разминкой в КВН, приятельской пикировкой, и оба мы, люди нервные и вспыльчивые, уже привыкли к нашему удобному толмачу, будто говорим с отцом на разных языках (да так оно и есть), будто нуждаемся в переговорах по любому, даже пустячному вопросу. И потому, нарвавшись на него по телефону, я обычно лёгким разворотом крыла сразу планирую на маму.

А тут вдруг он сам звонит с этим странным заявлением о шашлыке.

Ну, когда и по какому поводу и с какого бодуна я могла обещать отцу это узбекское чревоугодие? Бред какой-то!

– Конечно, папа, с радостью! – подхватила я. – Договоритесь с мамой на любой вечер, и мы…

– Мне бы не хотелось, чтобы мама знала об этой встрече, – перебил он. – Мама всегда делает стойку, когда я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз, без свидетелей.

У меня внутри сорвалась