«Эрнст», – Изабелла с грустью посмотрела на него, – «мы же не разлучимся со временем, как большинство братьев и сестёр?»

«В этом вроде нет необходимости», – мягко рассмеялся он.

Брат и Сестра взяли друг друга за руки. Им вдвоём всё будет по плечу.

«Им бы усыновить Кристофора…» – улыбнулась она, – «вот кто помешан на порядке и всяких правилах!»

«Посмотрим ещё, кто кого усыновит», – заключил Эрнст, – «спорим, что Кристофор за пояс заткнёт их».

Сестра смягчилась, но червь сомнений всё равно ел её изнутри. Она чувствовала, что слова Брата её не утешали, потому что была права. Но Изабелла знала, кто ей может помочь в доме двадцать восемь.

Она блуждала по коридорам штаб-квартиры Невидимых, сама не своя. Ей была нужна дверь конференц-зала, который служил и кабинетом Арабеллы Левски.

Изабелла постучалась и вошла. Помещение пустовало, и суета покинула его. Стулья были аккуратно придвинуты к длинному столу. Проектор, который прежде показывал видео с Гранд-Маршалом, не работал и не издавал звуков.

Арабелла Левски стояла у окна и разглядывала иллюзорное голубое небо. Она надела то самое чёрное платье, в котором была в крепости. Изабелле оно больше нравилось, чем одежда «тёти Инес».

– Здравствуй, Арабелла, – сказала Сестра.

Левски обернулась и ответила:

– Привет, Изабелла. Тебя что-то тревожит?

Сестра собралась с мыслями и призналась:

– Да.

– Надеюсь, я могу положиться на твоё доверие? – осторожно спросила Левски.

– Конечно, Арабелла, – ответила Изабелла, – Позавчера мама устроила мне серьёзный разговор. Оказывается, мне пора подумать о замужестве.

Она пересказала Арабелле содержание разговора с мамой. Левски понимающе смотрела на неё, горько улыбаясь.

– Я вижу, что вы с Эрнстом никак не найдёте общий язык с родителями, – сказала глава общества Невидимых, – это вполне естественно – непонимание между поколениями часто встречается. Их можно понять – на их молодость выпал большой политический кризис. Тогда мы временно освободили Последнюю Надежду от влияния демонов, пока к власти не пришёл д’Обстер. Прежняя система развалилась, а новая ещё не успела сложиться.

– Спасибо, но я знаю историю, – сухо ответила Изабелла, – мама с папой были уверены, что после учёбы в Академии их определят работать в научном институте. Но всё сложилось иначе, и им пришлось самим искать доход и пробиваться в жизни.

– Поэтому неудивительно, что они так ценят порядок и долг, – низкий голос Арабеллы звучал вкрадчиво, – в рушащемся и меняющемся мире хочется сохранить островки стабильности и уверенность в завтрашнем дне.

Они пошли вдоль стола для заседаний и белых стен с серыми колоннами. Арабелла вышагивала чинно и важно, а Изабелла взволнованно плелась за ней.

– И недавнее падение д’Обстера только подтверждает их уверенность в своей правоте, – вздохнула Сестра.

– Увы, – сказала Арабелла, – они родились в совсем другое время, когда многие понятия воспринимались как нечто естественное и само собой разумеющееся. Сейчас, когда им со всех сторон говорят, что они не правы, они уязвлены. Потому что под вопрос ставится их мировоззрение, которое они не отделяют от себя и, как следствие, принимают нападки на него близко к сердцу. Для них такие вещи, как, например, терпимость к магам – это нечто чужеродное и навязанное извне.

– Как и для нас – их традиции, – заметила Изабелла.

– Изабелла, – проникновенно произнесла Арабелла, – вы с Эрнстом с детства были умными и хорошо понимали мир вокруг, чувствовали нюансы. Лучше, чем взрослые, поражённые общественными предрассудками…

– Но у нас нет сил, чтобы отстоять свою правду! – не выдержала Сестра, – может, мы лучше что-то понимаем, но на верху цепи всё равно сидят не желающие понимать. Зачем им это, если они состоялись в жизни и считают себя вправе смотреть на остальных как на неудачников? Сильный не будет думать, а задавит. Авторитетом, как в случае моих дорогих родителей.

– Послушай – в их жизни не было принято что-то осмысливать, – спокойно ответила Арабелла, – материальные ценности были важны, а духовные были формализованы в вещах вроде образования или религии. Их родители обустраивали Последнюю Надежду, а бабушки и дедушки родились ещё до апокалипсиса и пережили первую пору и правление Айзенманна. Не все пережили, что тоже повлияло на жизненную позицию твоих родителей. Ну, а им самим достались два крупных кризиса.

Две волшебницы остановились у стены, на которую во время переговоров транслировали изображение Гранд-Маршала.

– А я? – спросила Сестра.

– Ты уже восприняла город после реформ Ульчини как данность, – продолжила Левски, – ты не жила при мэрах до него и не можешь ностальгировать по тем «славным» временам. Вы с Эрнстом не знаете, что такое бедность и хаос, потому что они пришлись на ваше раннее детство, и у вас есть больше времени, чтобы задуматься о себе и таких вещах, как свобода и предназначение в жизни.

– Говорят, философия зародилась именно в Цегрии, потому что там было высокое качество жизни. Интересно, мама с папой тоже сказали бы, что цегрианцы были «избалованы», а северные и восточные варвары «жили правильно»?

– Верно, – протянула Арабелла, – вы с Эрнстом принимали достоинства родительской системы как должное, зато прекрасно подмечали недостатки. Особенно в раннем детстве. Мещанство, зашоренность взглядов, пренебрежение индивидуальностью. И вас тошнило от такого мировоззрения, и вы сами хотели стать лучше. Я вижу, что вам нужно было что-то большее. Осознанное.

– Я вижу его в фиолетовой силе, в охоте на демонов. Раньше я думала, что найду желаемое и в Академии. Сообщество умных, свободных людей, где можно творить. Но поняла, что высшее образование лишь открывает двери в жизни, а людей не меняет. Там полно совершенно таких же по мышлению людей, как мои однокласснички, только менее жестоких в силу возраста.

– Высшее образование ещё не делает человека эмоционально умным, – подытожила Арабелла, – а интеллигентность – не более чем разновидность мещанства для его получивших.

– Кто это сказал? – изречение колдуньи показалось Сестре похожим на чей-то афоризм.

– Я, – ответила Левски, – забавные эти создания, мещане.

– Были бы, если бы не считали себя единственно правыми, – Изабелла чувствовала душевную боль. Ей было тяжело понимать, насколько глубока пропасть между ней и её родителями. Всё