class="p1">И они оба ушли. Молодые люди вышли из шкафа, посмотрели друг на друга, но Вартанян уже не смущался от взгляда Бонасеевой, так как чувствовал себя большим. Они прошли в гостиную и ходили по ней, не зная, о чём говорить.

— Так, — опомнилась первой Бонасеева. — Мы совсем упустили из виду, что Анна Леопольдовна не должна знать, что едешь ты, а не мой муж. Как только раздастся звонок, иди в ванную и пускай воду. Я скажу, что это муж принимает душ перед дорогой. Понял?

Она говорила это таким властным голосом, что Вартанян и представить себе не мог, как он целовал эту женщину пять минут назад. Она ещё что-то вспомнила, подошла к зеркалу, поправила причёску и заново накрасила губы, реставрировала на лице оставшуюся косметику и наложила новую в тех местах, где она стёрлась. После этого Бонасеева показалась Вартаняну прекраснее в два с лишним раза. Он снова шагнул к ней, весь охваченный любовью. Она позволила поцеловать себя ещё раз и ещё, а потом, хотя и не без её ведома, получилось так, что они сели на диван и долгое время в квартире стояла полная тишина, нарушаемая лишь стуком капель воды из неисправного крана в ванной.

Но Бонасеева сделала наконец вид, что с трудом взяла себя в руки, из которых на самом деле она себя и не выпускала.

— Милый, теперь не время. Потом, после Одессы.

Она снова подошла к зеркалу и начала приводить себя в порядок. «Воистину, чтобы общаться с этим малым, надо иметь собственную парфюмерную фабрику, — думала она, подновляя в который раз лицо и придавая ему привычное для всех окружающих выражение. — И что это Анька телится с деньгами. Так все самолёты уйдут». Она посмотрела на часы.

Но вот раздался долгожданный звонок. Бонасеева поглядела в глазок, увидела Анну Леопольдовну, знаком скомандовала Вартаняну зайти в ванную и открыла дверь.

— Дорогая, что же вы так долго? Ведь поезд-то идёт всё это время.

— Так получилось. Потом расскажу. Где Михаил?

— Он, пока ждал, вдруг надумал душ перед дорогой принять. Говорите мне, что хотите сказать.

— Вот деньги. — Анна Леопольдовна прошла в гостиную и начала отсчитывать на столе купюры. Все были одна к одной по сто рублей. — Это тысяча двести вам с Михаилом…

— А где ещё триста?

— По возвращении, сейчас не сумела достать. А это, — она выложила ещё две пачки сторублёвок, — Жоре за подвески. Сначала надо дать ему одну пачку — здесь пять тысяч — и сказать, что остальное отдам тут, а если он начнёт артачиться — надо отдать и вторую. Но не всю. Сперва тысячу пятьсот рублей, а потом набавлять по пятьсот, если он будет продолжать артачиться. Поняла?

— Да, я поняла. — Бонасеева вскрыла обе пачки и стала пересчитывать купюры.

— Ты напрасно их пересчитываешь. Неужели ты думаешь, что можно в наше время лететь с такими деньгами в кармане?

— А где же их ещё прятать?

— Их вообще нельзя брать с собой! Мало ли что с самолётом может случиться. А тут такие деньги! Надо, чтобы Михаил отправил их туда аккредитивом.

— Значит, Михаила вам не жалко, а денег жалко, — обиделась Бонасеева.

— Да нет, ты меня неправильно поняла. Михаила тоже жалко. Но если деньги будут при нём, то не будет ни у тебя Михаила, ни у меня денег. А если раздельно, то хоть деньги останутся. Пойми, деньги-то без Михаила в самолёте никак не улетят. И поверь, дорогая, если бы можно было, неужели я не отправила аккредитивом для безопасности и Михаила тоже?

Бонасеева стала лихорадочно соображать. Авантюра грозила вот-вот рухнуть.

— Ну ладно, — сказала она как можно более безразлично, — сейчас он выйдет из душа, соберётся, и мы с ним по дороге всё сделаем.

— Ну конечно, — обрадовалась Анна Леопольдовна, — сейчас пойдём и оформим.

Уловка не прошла, и Бонасеева снова стала думать.

— Что он там так долго моется? — начала нервничать Анна Леопольдовна.

— Миша — мужчина аккуратный, — постаралась успокоить подругу Бонасеева, — пока всё не вымоет, ни за что не выйдет.

А Вартанян сидел в это время, приложив ухо к двери. Он слышал обрывки фраз и пытался изо всех сил восстановить из них суть проблемы.

— Да, кстати, — вспомнила вдруг Бонасеева, — а записку вы ведь не написали!

— О боже! — воскликнула Анна Леопольдовна. — Как же это я так!

Она взяла поданный Бонасеевой лист бумаги, достала из сумочки свой «паркер», села и начала писать. Писала долго, выискивая в своём словарном запасе слова, способные, по её мнению, поразить Жору в самое сердце, или что у него там. Но, к сожалению, женщина властна только над будущими поклонниками, тогда как прошлые всегда готовы отбиться от рук. Так что когда дело дошло до обещаний на будущее за её выполненную просьбу, Анна Леопольдовна не нашла ничего такого, что можно было бы считать для Жоры завлекательным. Она лишь в который раз за свою жизнь подумала о том, что скоропалительность женщин в их амурных делах всегда чревата и как было бы хорошо, если бы с Жорой всё было ещё впереди. И зареклась, опять-таки в который раз, впредь быть осмотрительнее. «Но, с другой стороны, такой с виду порядочный человек, работник такого министерства — кто бы мог знать!» — подумала она напоследок, прежде чем запечатать письмо и отдать его Кате.

— Давайте ещё раз всё обговорим, — старалась оттянуть время Бонасеева, сама, впрочем, не зная, что это может дать. — Что Миша должен сделать в первую очередь? Бежать за деньгами или к поезду?

— Сперва к поезду. И надо договориться с Жорой о встрече. Потом за деньгами. А потом по договорённости. Ведь всё так просто! — Анна Леопольдовна заметно нервничала и смотрела на часы.

— Ничего страшного, если он улетит даже ночным рейсом, всё равно успеет к поезду. Ведь сутки поездом — час самолётом! — напомнила Бонасеева. — Может быть, вы торопитесь? Так не сомневайтесь, идите. Мы с Мишей всё сделаем сами. Он всё-таки профессор! — Искра надежды снова мелькнула в глазах Бонасеевой.

— Ну куда же я пойду? Я должна быть уверена. А тут ещё Король должен домой прийти, а меня нет. Я боюсь, что он начнёт меня разыскивать и может припереться сюда без звонка. Он ведь знает, что по телефону ты ему не признаёшься, что я здесь. А мне бы не хотелось, чтобы он что-нибудь заподозрил, ты же знаешь.

— Так идите, я позвоню вам сразу, как только мы всё сделаем.

— Если только так, дорогая. Я тебе верю, но очень беспокоюсь. Ты уж, пожалуйста… —