Шрифт:
Закладка:
— Скажите, а какую должность исполняет ваш муж? — спросила она хозяйку, когда с туалетом было покончено.
Та задумалась.
— Вот даже и не знаю, что вам ответить, сударыня. Бакалейщик он, а с нынешнего года — прокурор-синдик.
— Прокурор-синдик? Что это значит?
— Ох… Ну вроде старосты, что ли… Хлопот теперь прибавилось: то одно, то другое, и всё к нему, всё к нему — днем ли, ночью ли.
На востоке занимался рассвет, но улицы Варенна кишели народом. Обе таверны были открыты и набиты битком: граждане братались с солдатами.
Оставив свой эскадрон за околицей (дальше их не пропустили национальные гвардейцы), Калист Делон пробрался в поселок. У дверей дома рядом ç пивной "Золотая рука" стояли часовые. Не удостоив их даже взглядом Делон, с деловым видом направился к двери; часовые пропустили офицера.
Бледный Людовик с синими тенями под глазами сидел на стуле спиной к стене, веки его были опущены. "Сир", — негромко позвал Делон. Король посмотрел на него устало. Делон заговорил о том что, если выехать прямо сейчас, их вряд ли задержат и погоню быстро снарядить не успеют, граница рядом, на его эскадрон можно положиться. Людовик вяло махнул рукой. Эскадрон. Что такое один эскадрон? Лучше немного подождать: маркиз де Булье со своими войсками скоро придет сюда из Стенэ, сын наверняка предупредил его.
На лестнице вновь послышался топот со звоном шпор, в комнату вошли два офицера Национальной гвардии. Один из них показался Людовику знакомым. Ах, ну конечно — это же адъютант Лафайета, Ромёф. Они еще приходили пожелать ему доброй ночи… когда же это? Неужели позавчера?
— Сир… — Ромёф достал из-за обшлага потрепанную бумагу. — У меня приказ Национального собрания о вашем аресте. Я должен доставить вас вместе с семьей обратно в Париж.
Преклонять колено он не стал, однако по его небритым щекам текли слезы. Как трогательно.
Делон выскользнул на лестницу; навстречу ему поднимались "патриоты". "Еще не всё потеряно, — твердил себе гусар, — шанс еще есть".
Дети спали, дамы дремали сидя. При появлении короля маркиза де Турзель вскочила, Мадам Елизавета подалась вперед в своем кресле, а Мария-Антуанетта отняла руку от лица и вздохнула. За спиной Людовика толпились люди. Балаган не закрылся, они продолжают разыгрывать свой фарс на потеху черни.
Людовик показал жене приказ об аресте.
— Короля во Франции больше нет, — сказал он, бросив бумагу на кровать.
— Не смейте пачкать этим моих детей! — взвилась королева.
Она разорвала бы эту мерзость в клочки, но ропот из дверей остановил её.
Король вышел и притворил за собой дверь, чтобы женщины могли разбудить детей, одеть их и подготовить. Жена бакалейщика отнесла им кувшин с теплой водой и умывальный таз.
— Послушайте, — остановила ее Мария-Антуанетта, когда она собралась уходить. — У вас есть дети? Вы тоже мать, вы меня поймете. Вернуться в Париж — значит погибнуть и погубить детей, а до границы недалеко. Нельзя ли как-нибудь вывести нас отсюда? Проводите нас до кареты, я… отблагодарю вас.
Женщина покосилась на дверь, потом ответила вполголоса:
— Сударыня, вам ведь дорог ваш муж? Так вот мне мой тоже дорог.
Толпа под окнами снова гомонила, требуя вернуть короля в Париж. Чтобы выиграть время, Людовик попросил накормить их перед дорогой. Имеют они право позавтракать?
— Вы ведь солдат, вы сражались за вашего короля, — украдкой шепнула Мадам Елизавета часовому у дверей. — Вы можете его спасти, это ваш долг доброго подданного.
— Я прежде всего гражданин, а потом уже подданный, — ответил тот, не глядя на нее.
Завтрак продолжался целый час, но маркиз де Булье так и не появился. В это время Делон безуспешно искал брод, чтобы перейти реку со своим эскадроном и соединиться с драгунами Шарля де Дама, сохранившими верность своему монарху. В восемь часов утра двадцать второго июня королевская семья вновь поднялась в зеленую карету, чтобы тем же путем вернуться назад. Арестованных графа де Дама и герцога де Шуазеля, слишком поздно прибывшего со своими гусарами на место встречи, под конвоем увозили в Верден. Прочие офицеры пришпорили коней и помчались на восток — граница рядом.
Розы пахли восхитительно. Кусты были подобраны по оттенкам, сливаясь в изящный орнамент, такого Арман не видал еще нигде.
— Вам нравится? — Аделаида просияла. — Ах, как жаль, что вы не смогли приехать, когда деревья были в цвету! Акации в этом году цвели в первый раз! Да, я ведь посадила абрикосы — там, у стены, на шпалере — хотите взглянуть?
Арман кивнул, и она заторопилась вперед на своих коротких ножках, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Герцог шел следом, приноравливаясь к шагам своей жены.
Он уже давно не замечал ее уродства — вернее, привык и не обращал на него внимания. А в первый раз, увидев ее такой — с головой, вросшей в два горба: спереди и сзади, — он упал в обморок. Их обвенчали еще детьми: ему было пятнадцать, ей — двенадцать, и после свадьбы она вернулась жить к родителям, пока он три года колесил с гувернером по Европе, завершая свое образование. В четырнадцать лет у милой девочки, медальон с портретом которой он всюду возил с собой, неожиданно срослись позвонки… Вернувшись, Арман твердо заявил своему деду, маршалу де Ришелье, устроившему этот брак с мадемуазель Рошешуар, что жить с Аделаидой как с женой выше его сил, однако развода не потребовал. Он ведь обещал ей перед алтарем, что не покинет ее в болезни и здравии. Что ж, у его знаменитого предка-кардинала тоже не было детей — обеты важнее.
Аделаида ни разу не дала ему повода пожалеть о своем решении. Она не делила с ним ложе, однако он мог делиться с нею своими мыслями: она была умной, чуткой и верной, любила природу так же, как он; одинокая жизнь в Куртейе — в сорока восьми лье от Парижа, в окружении престарелых родственниц, — защищала ее ум от пагубного воздействия света с его интригами и сплетнями, позволяя развивать его чтением и размышлениями, а досуг она посвящала музыке и рисованию. Где бы он ни был, в кого бы ни влюблялся, Арман не забывал писать письма "дорогому другу", сообщая ей новости. Каждый его приезд в Куртей был для Аделаиды праздником — она вся лучилась от радости, глядя на мужа влюбленными глазами, но при этом не была навязчивой, стараясь ему угодить. Да, Аделаида сделалась ему родной, он питал к ней такую же нежность, как к мачехе и сестрам.
Погода стояла прекрасная, саженец абрикоса обещал вырасти в чудесное деревцо, Арман обошел весь сад несколько раз, видимо наслаждаясь ароматным воздухом и покоем, но Аделаида видела, что тень заботы на его лице так и не исчезла. После обеда она принялась осторожно расспрашивать его.
— Вы знаете, с какой неохотой я вернулся в Париж, вместо того чтобы последовать за князем Потемкиным в Петербург, — вздохнул Арман. — А уж когда герцог де Виллекье вызвал меня из Лондона, чтобы я занял его место в Тюильри… Уверяю вас, мне потребовалось больше смелости, чтобы вернуться сюда, чем чтобы броситься на штурм Измаила. И вот теперь все мои чувства скомканы, планы порушены, и я ровным счетом ничего не получил взамен.
