Шрифт:
Закладка:
***
— Выровнять построение, закругляемся. Зарисовки местности сделаете уже в палаточном лагере. Бишоп, замыкаешь строй, — капитан Дункан отмахивается от стройного ответа “есть, сэр”, и шпорит свою лошадь, выводя ту к единственному броду на многие километры. Река, которую второй ударный отряд временно окрестил “Вальдо”{?}[от нем. “Waldo” — “лес”], немилостиво враждебна: быстра и яро бурлит пеной стоит только в неё шагнуть; переход затягивается.
Кáта натягивает капюшон почти что на лоб, старательно защищаясь от мороси. Рефлекторно пересчитывает разведчиков, пересекающих Вальдо вслед за капитаном, оглядывает местность, пока идёт общая переправа. Напряжённо вслушивается в лесные звуки, пытаясь загодя распознать поступь титанов, но благо не находит их признаков. После крайнего солдата — Арчибальда, что вечно ратует за привал и отдых — Катрина пришпоривает коня и чуть тянет поводья, понукая того следовать за остальными. Но Бурун возмущенно фыркает и заходится ржанием, отказываясь спускаться в воду. Животное подбрыкивает и, чуть гарцуя на выступе берега, то ли пытается сбросить наездницу, а то ли отчаянно уговаривает найти другую дорогу.
Катрина устало выдыхает. Сжимает губы, борясь с подступающим недовольством: отряд уже пятый час разъезжает, делая заметки о местности; неудивительно, что и Бурун уже сыт скачками по горло и проявляет спесь. Всё осложняется ещё туманной поволокой, си́тником{?}[Си́тный дождь, крупная мо́рось или си́тник, реже сеянец — тихий, мелкий, ровный и не сильный дождь, капли которого выглядят как будто просеянными сквозь мелкое сито. Как правило, ситник идёт в безветренную или слабоветренную погоду.] и изощрённым маршрутом капитана Дункана, что делал скачку монотонным и изматывающим занятием.
Кáта сглатывает ворчливую горячку и наклоняется вперёд, прижимаясь к лошадиному загривку. Бурун очень своеобразный конь, требующий особого подхода. Он не плохой и не хороший, просто от природы чуть более эмоциональный, чем собратья по седлу и упряжи. По крайней мере, так любит говорить Леви, когда им с Катриной удаётся побыть вдвоём на ипподроме и потренироваться в верховой езде. Бишоп верит его суждению, однако порой на экспедициях упрямство Буруна выходят боком. Опасным боком. Хоть это и стало своего рода шуткой, но всё же на периферии сознания Катрина ощущает предупреждающую мысль: чуть меньше выдержки — не ровен час стать кормом для титана…
Она вдумчиво дышит глубже, принуждая себя остыть: пыл ничем не помогает в решении проблем, лишь застилает глаза. Лейтенант мягко касается пальцами жестковатой гривы, подбирается к макушке и чешет лошадиное ухо. Бурун, на удивление, не возражает, хоть всё ещё жуёт закусанные удила. К такой ласке он всегда был охотлив и это сбивало с толку: морда и уши у коней слишком чувствительные места, чтобы давать их чесать тому, кого пытаешься выбросить из седла. Леви всегда сипло усмехался, приговаривая, что конь попросту играется, испытывая хозяйку на прочность…
Если упомнить первые года объезда, то сейчас Бурун стал чуть ли не шёлковым и покладистым. Кáта чувствует, как губ касается невольная улыбка. Неизвестно, с чем следовало увязать этот педагогический прорыв: с тем ли, что они попросту привыкли друг к другу, или с тем, что Катрина обрела нового союзника, обучившего её паре хитростей, как усмирять зарвавшегося коня.
Это произошло случайно. Впрочем, практически все знаменательные вещи происходят будто бы случайно. Катрина помнила тот день от и до: они с отрядом курсировали по ипподрому, выписывая фигуры, стояла затяжная сухая жара. А Бишоп отчаянно пыталась усидеть в седле. Бурун был выписан Кáте в центре снабжения с кислой ухмылкой, что уже не предвещало радости. И через неделю она поняла, почему: жеребец взвился на пустом месте и принялся брыкаться. Такое происходило всё чаще и чаще, однако судьбоносный летний день стал апогеем непослушания.
Так как верховая езда никогда не была сильным коньком для Катрины, неудивительно, что тогда она свалилась на пыльную землю. А поднявшись, не сумела схватить поводья — Бурун продолжал кобениться и гарцевал, увиливая и подбрыкивая. Причитания, просьбы — ничего не позволяло поднырнуть к гордому животному, и Бурун лишь хлеще фыркал, вытанцовывая и увиливая. А потом за спиной раздалось сухое цоканье.
— Тц, только время зря теряешь. Смотри, как надо. — Бишоп не успевает обернуться, как и решить, что нужно поприветствовать старшего по званию — рядом тут же возникает Леви. Капитан уверенно делает шаг вперёд и умело выставляет ладонь перед собой. Бурун фыркает, топчется и мотает головой, но, по мере приближения человеческих пальцев, постепенно затихает. Даже склоняется, позволяя пятерне Аккермана фривольно расположиться выше носа. Глубоко вдыхает чужой запах и сипло всхрапывает, но не пытается вырваться.
Кáта восхищённо замирает, рассматривая этот фокус, а Леви тем временем перехватывает мотающийся повод и оглядывается. Кивает:
— Давай, подходи. — Его голубо-серые глаза кажутся грозовым небом, отчего-то внушающее спокойствие. — Как ты раньше с ним управлялась, особенно на экспедициях?
— Одни Стены знают, но порой его можно переупрямить… — Бишоп неловко подаётся вперёд и, поравнявшись с ним, вновь застывает, осматривая удивительно притихшего коня. — Как у тебя получилось?.. — начинает было она, но, не сумев сформулировать, умолкает. А вопрос повисает в воздухе и незримо давит. Аккерман пожимает плечами, стараясь не шибко увлекаться предоставляемым уроком.
— Это простая наука, — отвечает он неохотно, встречаясь с Катриной взглядом. — Всего лишь нужен правильный подход. С лошадью нельзя просто говорить: одни слова ничего не значат. Нужны поступки: их эти животные запоминают особенно.
— Прямо как люди, — бормочет она, и Леви отворачивается, чтобы не сказать чего-то лишнего: ведь сам зачем-то полез усмирять чужого коня.
Но Кáта продолжает стоять в нерешительности, и это вынуждает Аккермана цокнуть вновь:
— Положи ладонь заместо моей. Покажи ему, что ты его лидер, его всадник. А затем садись и больше не сваливайся…
Наверное, с тех пор Леви выучил повадки Буруна не хуже, чем она сама…
От этих воспоминаний на сердце теплеет. Кáта улыбается, прикидывая, как крепко обнимет Леви по прибытию во временный лагерь; даже если Аккерман будет ворчать и упрямиться, словно Бурун.
Небо не скупится на дождь: морось остаётся на короткой вороной шерсти мелкими бисеринками. Старательно зачёсывая второе ухо, Катрина наконец слышит, как Бурун постепенно стихает, перестаёт артачиться и брыкаться. А ещё ржёт, заискивая интонацией, добавляя покладистые нотки.
— Умница, — Бишоп выпрямляется, и крепче сжимает в руках кожаные ремни — не чтобы править, а просто потому, что ощущение их веса даёт мнимое успокоение. Вглядывается в воду. Переправа, даже
