– За учиненный самосуд под трибунал пойдете!

– Под трибунал! Погодь, стерва, мы ишшо покажем тебе трибунал! – взревел пьяный урядник и, выхватив шашку – только сталь сверкнула, – рубанул одного из арестованных. Раздался истошный вопль. Ной и сам не мог объяснить, как и почему он бросил своего Вельзевула на урядника, едва не сбив его вместе с конем, и, схватив за руку, крутанул, вырвал шашку, а другой рукой слева нанес ему такой сильный удар в грудь, что тот вылетел из седла, задрав ногу в стремени. Вельзевул кусал в шею и уши урядникова коня.

– Ка-аза-аки! – заорал Ной громовым басом. – Шашки в ножны! Живвооо! Или крови взолкали?! Приказано не чинить самосудов – сполняйте, чтоб головы ваши целы были!

Торгашинские казаки один за другим кинули шашки в ножны.

И тут очумевший от страха атаман Бологов узнал всадника.

– Конь Рыжий! – вскрикнул он удивленно, и к полковнику Ляпунову: – Это хорунжий Лебедь, господин полковник. Наш человек. Мы его ждали из Минусинска. (Бологов вовсе не ждал приезда хорунжего.) Бывший председатель полкового комитета сводного Сибирского полка, которым командовал полковник Дальчевский. Когда немцы двинулись на Петроград, хорунжий Лебедь распустил полк в Гатчине, и мы встретились потом в Самаре, когда он бежал из Петрограда.

(В Гатчине все было не так, и это прекрасно знал Бологов, но он не мог сказать, как было в Гатчине и Петрограде – у самого рыльце в пушку: это он втравил в восстание женский батальон и минометный офицерский отряд без поддержки со стороны 17-го корпуса, а когда заговор в Пскове был раскрыт, на первых же допросах Бологов назвал все фамилии «центра союза», чем и спас собственную шкуру.)

Урядник Кузнецов, сбитый с коня, все еще орал:

– Братцы! Казаки! Рубите гадов-сицилистов!..

К хорунжему Лебедю снова подъехал Сазонов:

– Ной Васильевич! Ах ты, якри тя! Ловко ты урядника-то!

А вот и полковник Ляпунов, а с ним – лицо гражданское, в шляпе и в господском пальто, черная бородка, аккуратно подстриженная, с тщательно выбритыми щеками, и еще человек во френче и шинели внакидку, в папахе.

Все трое пристально разглядывали Ноя от сапог, казачьих брюк и до его нетерпеливо перебирающего копытами жеребца. Спрос начал Ляпунов:

– Хорунжий Лебедь?

– Так точно. Лебедь Ной Васильевич. Из Таштыпской станицы Минусинского казачьего округа.

Подъехал еще один офицер, во френче с расстегнутым воротником, простоголовый, глазастый, цепкий.

– Давно из Таштыпа? – продолжал Ляпунов.

– Сегодня приплыл на пароходе «Россия».

– Вот как! И вы так вот приехали в казачьем обмундировании, с конем?

Ной сказал, что он ехал, переодевшись мужиком – шаровары, бахилы, – как бы на базар торговать мукою, маслом и медом.

Была ли попытка со стороны патриотов захватить пароход «Россия»?

– Пароход обстреляли на пристани Новоселовой, а пристань подожгли. Склады с дровами, а потом и вся пристань пылала. Мы дрова грузили ниже Новоселовой, а на подходе к городу со стороны скита еще раз нас обстреляли.

– Служили в Гатчине в сводном Сибирском полку?

Ной сразу выложил: прибыли в Петроград тогда-то. Это может подтвердить присутствующий здесь член полкового комитета Михаил Власович Сазонов. Два стрелковых батальона, влитые в казачий полк, сразу приняли сторону революции и сражались с юнкерами и солдатами Семеновского полка. По тому, как внимательно слушали офицеры и казаки, Ной сообразил: надо сразу же сказать обо всем без утайки; комитетчик Сазонов здесь, самый вихлючий и болтливый, он молчать не будет, да и Бологов – сейчас дует в одну сторону, завтра повернется спиной к Ною.

За каких-то три-четыре минуты Ной выложил все, что произошло, уповая на Господа Бога и на непредвиденно счастливый случай, который помог ему предотвратить кровавую расправу над арестованными. Кто знает, может, и другие казаки вслед за своим командиром помахали бы шашками, и тогда неизвестно, кто остался бы в живых из сотрапезников полковника по тюрьме.

Это было совсем не то, что сказал Бологов, но смекалка Ноя на этот раз взыграла.

Господин в шляпе (это был доктор Прутов) поинтересовался:

– И как держал себя Ленин при разговоре с вами? Агитировал за мировую революцию?

– Того не было, извиняйте, – опроверг Ной. – Вот здесь член комитета, Сазонов, помнит. Ленин говорил про мир с Германией, чтоб как можно скорее подписать, потому: Россия измытарилась и нету армий, пригодных к наступлению на немцев. Еще спросил у меня: готов ли наш сводный полк к наступлению на немцев? Я сказал: «С нашим полком бежать можно только от Гатчины до Вятчины».

Господин в шляпе захохотал, а вслед за ним и полковники с казаками, а Ной закончил:

– Так и случилось. Когда мы с комитетом вернулись из Смольного – полк разбежался. Вот и оголилась Гатчина, а потом в Москве услышал: немцы двинули армии на Петроград.

Один из офицеров (подполковник Каргаполов) вкрадчивым медоточивым голосом поинтересовался:

– Надо думать, господин хорунжий, поскольку вы принимали участие при разгроме войска генерала Краснова и своим комитетом удержали полк от восстания…

– Бессмысленного восстания, – перебил Ляпунов.

– Разумеется! – согласился Каргаполов. – При тех обстоятельствах, какие тогда сложились, восстание было бы бессмысленным, пагубным для всего полка. Но я не о том. Я хочу спросить хорунжего (коль ему выпала честь беседовать доверительно с лидером большевиков Лениным): не было лично вам предложено служить в Красной армии? Они же не могли не заметить вас, как опытного офицера из казачьей массы!

И еще раз Ной оказался под перекрестными взглядами со всех сторон, будто под обнаженными шашками. Если соврать – поверят ли? Головы-то штаб-офицерские! Не хорунжие и не урядники. А именно от них зависит будущее Ноя: в тюрьму идти иль остаться на воле.

– Такого предложения не было, потому как полк весь развалился. Какой же я был бы командир полка!

Тут и Сазонов подал голос:

– Доподлинно так. Казаки мы, сказали Ленину, и за казаков стоять будем, и в партию большевиков не пропишемся.

Офицеры, оглянувшись на тщедушного Сазонова, поинтересовались:

– А разве вас просили «прописаться в партию большевиков»?

Ной опередил Сазонова, чтоб тот не брякнул лишнего:

– Того не было. В партию не звали, но весь полк, и особливо комитет, находился под постоянным наблюдением комиссара, а так и других большевиков.

Полковник Ляпунов обратился к своему окружению:

– Господа! Я думаю, за искренность хорунжему Лебедю и за то, что он предотвратил кровавый инцидент, мы должны вынести благодарность.

– Безусловно! – сказал господин в шляпе.

– Благодарю вас от имени военного гарнизона, господин хорунжий, за проявленную находчивость и смелость. Прошу, атаман, оружие арестованного урядника – шашку и револьвер – передать хорунжему Лебедю. Я лично рад, что вы прибыли в Красноярск в данный исторический момент, и командир казачьего полка, полковник Розанов, надеюсь, зачислит вас в свой полк. – Ляпунов оглянулся на одного из офицеров и дополнил: – Назначаю вас с сего дня, господин хорунжий Лебедь, командиром особого Красноярского эскадрона для охраны города и вокзала. Полковник Розанов и атаман Бологов подберут для эскадрона надежных казаков.

– Есть подобрать казаков! – отозвался Бологов, довольный, что командующий Красноярским военным гарнизоном назвал его атаманом.

Между тем арестованные горожане, пользуясь случаем, разбежались кто куда.

VI

Чужая шашка в ножнах, чужой наган в кобуре на офицерском ремне под кителем, чужое золото в луках седла и крупные деньги в кармашках потника и в карманах кителя, чужой конь под седлом с чужими сумами и вьюком в тороках, а своя шкура – целехонька, и, шутка ли, командиром особого эскадрона назначен! Правда, покуда весь эскадрон Лебедя на четырех копытах Вельзевула, но минет день-два, и копыта приумножатся вдесятеро. Все покуда складывается непредвиденно хорошо, как и не думалось. Ему бы полковнику Дальчевскому и генералу Новокрещинову руки укоротить!.. Ну да у него теперь надежный заслон: Ляпунов со своими штаб-офицерами и господин еще в черной шляпе.

Выдался удивительно погожий вечер после знойного и суетного дня; небо было совершенно чистым, будто красные выстирали его, прежде чем покинуть город.

Ной ехал в арьергарде обочиною улицы за казаками – ни к чему вылазить, а впереди полковники, офицеры. Вскоре к Ною подъехал какой-то офицер во френче, застегнутом на две нижних пуговицы, узколицый, русоголовый и большелобый, с пронзительным взглядом прищуренных серых глаз. Он хорошо держался в седле на караковом казачьем коне и некоторое время так взыскивающе поглядывал на хорунжего, точно просвечивал его насквозь.