здания суда города Аппоматокс. Мирную атмосферу вербного воскресенья последний раз за эту войну нарушил клич южан — одетые в лохмотья «серые мундиры» отбросили кавалеристов, но обнаружили за ними разворачивающийся фронт двух пехотных корпусов янки. Два других корпуса приближались к позициям Ли с тыла. Окруженный почти со всех сторон в пять-шесть раз превосходящим его противником, Ли примирился с неизбежным. Один из его подчиненных предложил альтернативное решение: солдаты могли рассеяться по лесам и превратиться в партизан. Однако Ли отказался — он не хотел, чтобы вся Виргиния стала такой же пустыней, как и долина Шенандоа. «[Партизаны] превратятся в обыкновенные банды мародеров, и вражеская кавалерия будет преследовать их, заглядывая в такие места, которые [при других обстоятельствах] она никогда бы не заметила. Этим мы затянем страну в такой омут, из которого она будет выбираться годами». С тяжелым сердцем Ли признал: «Мне ничего не остается, кроме как встретиться с генералом Грантом, хотя вместо этого я предпочел бы умереть тысячу раз»[1508].

Ли послал Гранту письмо с предложением капитуляции. Мигрень Гранта и тошнота Мида мгновенно прошли — крови и смерти больше не будет, они победили. Для подписания акта о капитуляции Ли и Грант выбрали дом Уилмера Маклина. В 1861 году Маклин жил около Манассаса, где его дом служил штаб-квартирой конфедератов, а снаряд, выпущенный федералами, разворотил столовую. Впоследствии он перебрался в глухой уголок на юге Виргинии, чтобы спастись от ужасов войны, но финальный акт этой драмы разыгрался опять-таки в его доме, на сей раз в гостиной. Побежденный, шести футов ростом, с величественной осанкой, прибыл в парадном облачении, с позолоченной шпагой на перевязи; невысокий и сутулый победитель появился в обычном кителе и заляпанных грязью брюках, заправленных в столь же грязные сапоги — штабной экипаж по дороге перевернулся. Именно здесь, в гостиной Маклина, сын дубильщика из Огайо продиктовал условия капитуляции отпрыску одной из первых виргинских семей.

Условия эти были гуманными: офицеры и солдаты могли разойтись по домам; «власти Соединенных Штатов обязались не преследовать их, пока они держат свое слово и соблюдают действующие законы». Это положение имело колоссальную важность. Оно послужило шаблоном для условий капитуляции прочих формирований конфедератов и гарантировало южанам то, что их по крайней мере не будут преследовать за измену. Ли просил еще об одной уступке. В армии Конфедерации, объяснил он, кавалеристы и артиллеристы призывались со своими лошадьми, поэтому могут ли они взять их обратно? Грант согласился: рядовые и офицеры, чьи лошади были в личном владении, могли отправиться на них домой «чтобы использовать их на полевых работах и прокормить себя и свои семьи зимой». «Это придется по душе моим людям, — сказал Ли, — и сможет в какой-то степени их утешить». После подписания документов Грант представил Ли своему штабу. Пожав руку личному адъютанту Гранта, индейцу-сенека Илаю Паркеру, Ли вгляделся в черты его лица и произнес: «Рад видеть здесь одного истинного американца». Паркер ответил: «Мы все американцы»[1509].

Акт о капитуляции был подписан, два генерала хмуро отсалютовали друг другу и разъехались. «Это останется в веках», — высокопарно выразился один из помощников Гранта, но сам командующий выглядел расстроенным. Только что воссоединив страну, он испытывал душевную пустоту. «Я чувствовал себя… потерянным и опечаленным, — писал Грант, — из-за поражения врага, который столь долго и столь храбро сражался и претерпел столько страданий за „правое дело“, хотя, по моему мнению, дело это было одним из худших, за которые можно было проливать кровь». Как только новости о капитуляции распространились по частям, начались салюты, но Грант распорядился прекратить их. «Война окончена, — сказал он, — и мятежники вновь стали нашими соотечественниками. Поэтому лучшим проявлением радости после победы будет воздержание от всяких проявлений»[1510]. Чтобы помочь бывшим мятежникам скорее проникнуться идеей Союза, Грант приказал выдать трехдневный паек 25 тысячам человек на линии фронта. Это, возможно, облегчило душевные и физические страдания солдат Ли.

Такое же действие возымел и символический жест три дня спустя на официальной церемонии, когда проходившие части конфедератов складывали оружие и свои флаги. В этой печальной колонне многие, должно быть, мысленно произносили слова, сказанные одним офицером вслух: «Неужели это конец наших маршей и сражений? Я не в силах сдержать слез». Со стороны северян ответственным за эту церемонию был Джошуа Чемберлен, бывший преподаватель Боуден-колледжа, получивший Почетную медаль Конгресса за Литтл-Раунд-Топ, два ранения и чин генерал-майора. Колонну, двигавшуюся навстречу двум стоявшим навытяжку бригадам Чемберлена, возглавлял Джон Гордон, один из самых боевых подчиненных Ли, принявший командование корпусом «Каменной Стены» Джексона. Первой в колонне шла бригада «Каменная Стена» — пять полков, в которых осталось всего 210 человек, прошедших через все сражения. Как только Гордон «с опущенным на грудь подбородком, упавшим сердцем и отчаянием во взоре» приблизился к северянам, Чемберлен отдал короткий приказ, вслед за которым раздался звук сигнальной трубы. По этому сигналу федералы перевели винтовки, бывшие в положении «к ноге», в положение «в руке» — знак почетного приветствия. Услышав звук трубы, генерал Гордон изумленно поднял голову и, поняв, что произошло, быстро обернулся к Чемберлену и поднял шпагу в приветственном жесте, после чего приказал своим людям взять на караул. Так враги, бывшие по разные стороны баррикад в многочисленных сражениях, окончили войну не со стыдом на одних лицах или ликованием на других, а «взаимным солдатским прощанием»[1511].

Новость о капитуляции Ли разнеслась по Северу, едва успевшему отойти от бурного празднования взятия Ричмонда. В честь падения столицы Конфедерации в Вашингтоне был устроен салют из 900 залпов; капитуляция Северовиргинской армии прибавила к ним еще 500. «На протяжении всей Пенсильвания-авеню, — сообщал один репортер, — воздух словно горел от ярких цветов нашего флага… Будто по мановению волшебной палочки улицы наполнились толпами людей, которые разговаривали, смеялись, произносили здравицы и кричали от счастья, обнимались, предлагали друг другу выпивку, забывали старые ссоры, мирились, ходили в обнимку, распевая песни». Та же картина была и на Уолл-стрит в Нью-Йорке: «Люди сжимали друг друга в объятиях, целовались, отбегали в дверные проемы, чтобы украдкой смахнуть слезу, и вновь принимались размахивать шляпами и кричать: „Ура!“», — писал очевидец событий. — Они пели „Старый сотый“ псалом, „Слава в вышних Богу“, „Тело Джона Брауна“ и гимн… снова и снова; толпа издавала многоголосый рев, а в конце каждого куплета в воздух взлетало облако шляп». «Только один раз прежде я видел такое яркое проявление чувств, — писал в дневнике другой очевидец, — на митинге сторонников Союза на Юнион-сквер в апреле 1861 года». Но в этот раз эмоции били через край: