даже близкие друзья перестали со мной знаться, а встречаясь на улице, не желали здороваться, — но зато у меня было многое множество денег. И еще: я не выбросил разбитое яйцо и, когда мне перестали мешать голодающие, склеил его как следует и надежно.

Вот склеил я яйцо и заказал пищу — я надеялся, что оно заработает по-прежнему, — и яйцо заработало, но вовсе не по-прежнему: теперь оно изготовляло только кожаные кнуты. Едва я увидел, что оно делает кнуты, как приказал ему забрать все кнуты обратно, и оно послушалось, и кнуты исчезли.

Через несколько дней я отправился к Королю и попросил его, чтобы он приказал всем своим звонарям быть в колокола и рассказывать народу, что ко мне опять можно приходить за пропитанием. Я сказал Королю, что упокойный винарь прислал мне новое волшебное яйцо и оно работает даже лучше, чем старое.

Люди услышали звон колоколов и узнали, что у меня есть новое яйцо, и огромными толпами повалили к моему дому, и это были те самые неблагодарные люди, которые говорили мне оскорбительные слова — в тот раз, когда они разбили волшебное яйцо.

Вот все люди собрались у моего дома, и тогда я вынес склеенное яйцо, подозвал одного своего старого друга — из тех, которые перестали со мной здороваться на улице, как только узнали, что у меня нет еды, — и разрешил ему распоряжаться, или командовать, яйцом, а сам ушел в дом и запер все двери.

Мой друг заказал еду и напитки, а яйцо принялось изготовлять кнуты, а кнуты стали хлестаться направо и налево. Они исхлестали даже королевских слуг, а потом исхлестали и самих королей. И вот все собравшиеся помчались врассыпную, убежали в леса и чуть не заблудились — они долго бродили по лесам да чащобам и с трудом отыскали дорогу домой.

Так я расправился с неблагодарными оскорбителями и с друзьями, забывавшими старую дружбу, когда у меня кончались напитки и яства.

Разогнав оскорбителей, кнуты скрутились в клубок и забрались в яйцо, а яйцо исчезло. И вот у нас не стало волшебного яйца, а голод не унимался и продолжал лютовать. Я увидел, что люди снова начали умирать — особенно плохо приходилось старикам, — и собрал еще не умерших стариков на совет, чтоб решить, как нам избавиться от голода.

А от голода можно было избавиться так: следовало взять шесть плодов колы, двух кур, бутылку пальмового масла и приготовить Жертвенное Подношение Небу.

И вот мы отыскали все необходимое, положили кур в разбитый горшок, бросили туда же шесть плодов колы и полили Подношение пальмовым маслом.

Но Подношение надо было доставить на небо.

«КТО ДОСТАВИТ ПОДНОШЕНИЕ НА НЕБО?»

Сначала мы выбрали королевского прислужника, но он отказался отправиться на небо. Тогда мы обратились к самому бедному бедняку, но и он отказался доставить Подношение. Тогда мы снарядили королевского раба, и Небо с радостью приняло посланное, потому что считало себя главнее Земли, а Подношение означало, что Земля покорилась. И не успел человек, доставивший Подношение, спуститься на землю, как хлынул дождь.

Но когда посланец добрался до города, его никто даже не пустил обогреться: все боялись, что он унесет их на небо, так же как он унес на небо Подношение.

А дождь не прекращался три месяца подряд, и на четвертый месяц земля избавилась от голода.

оя жизнь в Лесу Духов (Амос Тутуола, повесть)

ПОЗНАНИЕ «ХУДА» И «ДОБРА»

Я стал различать «худо» и «добро» только к семи годам от рождения, когда заметил, что у отца три жены, как и полагалось по тем временам, хотя теперь-то времена другие. Матушку отец взял в жены последней, но она родила ему двух сыновей, а первые две жены всё рожали дочерей. И вот рожали они отцу дочерей, а маму и брата и меня ненавидели, потому что мы с братом, как им правильно думалось, должны были сделаться после смерти отца главными наследниками отцовского достояния и правителями над всеми его домочадцами. Брату тогда было одиннадцать лет, а мне самому исполнилось семь, и я уже познал «худо» — из-за ненависти, — но «добро» еще распознать не успел.

Матушка вела мелочную торговлю — отправлялась всякий день поутру на базар, а вечером приходила обратно домой; или, если базар был очень далекий, возвращалась к вечеру на следующий день, как упорная труженица базарной торговли.

В те давние дни неизвестного года, потому что я был тогда еще маленький и не мог запомнить, какой шел год, Африку все время донимали войны, и некоторые из них назывались так: обычные войны, племенные войны, грабительские войны и войны из-за рабов — они полыхали в городах и деревнях, а особенно на больших дорогах и базарах во всякое время года и суток, или беспрестанно, и ночью и днем. Войны из-за рабов оборачивались бедой для любых африканцев от мала и до велика, потому что если их забирали в плен, то безжалостно продавали как рабов чужестранцам для насильственного угона в неведомые земли на рабский труд или на верную смерть — когда их приносили в жертву богам.

Но матушка вела мелочную торговлю, а поэтому бродила по окрестным базарам, и вот однажды она ушла на базар — за четыре мили от нашего города — и оставила дома два ломтика ямса (брату и мне), как делала всегда. В двенадцать часов по дневному времени, когда петухи прокукарекали полдень, мы с моим братом вошли в ее комнату, где она оставляла нам поджаренный ямс — а то на кухне его могли отравить две другие жены, которые с дочерьми, — взяли каждый по своему кусочку и без всяких промедлений принялись есть. Но пока мы ели в ее комнате ямс, другие жены сумели узнать, что война из-за рабов подступила к нашему городу и скоро вломится на городские улицы, а нам они об этом не сообщили — по ненависти — и убежали из города вместе с дочерьми, но, конечно, без нас, тайком и украдкой, хотя догадались, что нашей матушки нет и, значит, никто не придет нам на помощь.

А мы с моим братом, несмышленые малыши, еще не познавшие «худа» и «добра», стали плясать под вражью стрельбу в той самой комнате, где мы ели ямс, потому что наш город окружали горы с дремучими чащами из высоких деревьев, и страшные