было. Характеризуя общественные настроения ленинградцев в этот критический период, следует признать, что если большинство населения по-прежнему безропотно сносило тяготы и лишения блокадной жизни, то наиболее отчаявшаяся часть горожан пыталась самостоятельно найти выход из смертельной ситуации, распространяла листовки с призывами к голодной демонстрации и обращением к армии[299]. Однако отмеченный военной цензурой в январе 1942 г. «рост отрицательных антисоветских настроений» (с 6-9 до 20 %)[300] «антисоветскими» можно назвать лишь условно. Немецкая разведка признавала, что «несмотря на отдельные факты сопротивления, нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов»[301]. Н. А. Ломагин в своем исследовании показывает, что «призывы к действиям или попытки что-либо предпринять для улучшения положения не доминировали в осажденном Ленинграде. Большинство населения оставалось законопослушным и не помышляло о борьбе с режимом»[302]. Кажется, это понимали ленинградские руководители, но из Смольного трагедия населения виделась всего лишь как «временные трудности». 25 января 1942 г. А. А. Жданов в беседе с секретарем Ленинградского городского комитета комсомола В. Н. Ивановым наставлял: «Трудности есть, но не надо давать на них спекулировать и проявлять мягкотелость. Задача всех задач – поддержать дух людей, не дать им впасть в апатию, в безразличный пессимизм»[303].

Надо признать, ленинградское руководство понимало, что «поддержать дух людей» в тех условиях можно было только заботой о «хлебе насущном». Не случайно одним из первых февральских постановлений Военного Совета Ленинградского фронта стало постановление «О нормах продовольственного снабжения на февраль для детских учреждений» от 7 февраля 1942 г.[304] Этим постановлением были значительно увеличены нормы продовольственного снабжения на одного ребенка в детских учреждениях – домах малюток и интернатных группах детских яслей; дошкольных детских домах и интернатных группах детских садов; школьных детских домах. Дифференцированные нормы снабжения разных категорий детских учреждений были конкретно расписаны по 12 видам (!) продовольственных товаров, а городской отдел торговли обязывался этим постановлением «обеспечить полное отоваривание установленных норм продовольственного снабжения детских учреждений»[305].

Ученый-востоковед А. Н. Болдырев, еще недавно считавший, что «февраль – это месяц, в котором будет разыгран последний тур осадной игры в нашу жизнь»[306], с февральской хлебной прибавкой воспрянул духом. «Сегодня с утра грянула прибавка хлебная: 500 гр., 400 и 300, – записал он в своем дневнике. – Первое чувство – „Выживем теперь!“»[307] Обращая внимание на уникальный для блокадной практики факт – обеспечение магазинов продуктами для всех прикрепленных к ним ленинградцев по новым, повышенным нормам, он подчеркивал, что «самое важное в этом – прекращение безумных, отнявших многим жизни, очередей».[308] Измученные частым отсутствием объявленных к выдаче продуктов питания в магазинах и длительным выстаиванием в очередях, многие ленинградцы связали улучшение организации продовольственного снабжения с устранением от руководства председателя Исполкома Ленгорсовета П. С. Попкова[309]. Хотя психологически понятно стремление ленинградцев найти виновных в их бедах и в первую очередь в лице Попкова, реальное улучшение организации продовольственного снабжения блокадного Ленинграда объяснялось, конечно, другим – значительным увеличением доставки продовольствия по Дороге Жизни в связи с постепенным введением в строй железнодорожной ветки Войбокало – Ладожское озеро. 5 февраля 1942 г. была закончена укладка главного пути на перегоне Войбокало – Лаврово длиной 34 км, и вечером того же дня на ст. Лаврово прибыл первый поезд с продовольствием для Ленинграда весом 1200 т[310]. Специальным решением Совнаркома СССР на февраль 1942 г. было запланировано доставить в Ленинград 30 396 т муки, 9707 т крупы, 5588 т мяса, 2948 т жиров, 2462 т сахара и др. В действительности в феврале 1942 г. Ленинград получил 67 тыс. т продовольствия[311].

Конечно, победить смертность еще одной, третьей по счету, прибавкой хлеба и других продуктов питания сразу было невозможно. Более того, именно на февраль 1942 г. приходится, по данным У НКВД по Ленинграду, самая высокая смертность населения за время блокады – свыше 108 тыс. человек[312]. «Опять воскресли после мучительной аварийной ночи, работает турбина, все время есть свет, тепло до жары, вода. Все помылись, живые пришли в себя, а умирающие продолжают гибнуть, – записала 6 февраля 1942 г. в дневнике начальник планового отдела 7-й ГЭС И. Д. Зеленская. – Медицинская картина этих смертей, более страшных и опустошительных, чем холера, для меня непостижима»[313]. Медицинским работникам к этому времени стало очевидно, что характерное для первых месяцев блокады истощение на почве недостаточного питания теперь стало болезнью – «алиментарной дистрофией». И болезнь эта прогрессировала столь быстро, что ее распознавали даже далекие от медицины люди. Историк М. Б. Рабинович в феврале 1942 г. с горечью констатировал: «…Дистрофия – вот самое тяжкое слово, – она уносит людей, как ветер пыль…»[314]

В условиях широкого распространения среди населения алиментарной дистрофии понизилась сопротивляемость организма инфекционным заболеваниям. К этому добавилось резкое ухудшение общего санитарного состояния города, его жилищных, коммунальных и промышленных объектов. Употребление в пищу воды из загрязненных источников при ослабленном иммунитете представляло большую опасность для эпидемиологического состояния блокированного Ленинграда. Не работали почти все бани, прачечные, парикмахерские, в городе действовал лишь один военный плавучий санпропускник – баржа на Малой Неве[315]. Тем самым ленинградцы в течение длительного времени были лишены возможности соблюдать элементарную гигиену в быту и на производстве. Все это вместе взятое представляло серьезную угрозу возникновения и распространения эпидемических заболеваний в Ленинграде. В условиях города-фронта вспышка эпидемии могла перекинуться и в окопы и нанести урон его защитникам.

В целях предотвращения этой угрозы руководство обороной осажденного Ленинграда наметило осуществить в феврале 1942 г. целый ряд необходимых мер. 10 февраля 1942 г. Военный Совет принял постановление «О мероприятиях по борьбе с эпидемическими заболеваниями», которым определялись неотложные меры по радикальному улучшению медико-санитарной обстановки в городе. К 15 февраля намечалось организовать бесперебойную работу всех санпропускников города, двух бань на каждый район и прачечных, обслуживавших военные госпитали, восстановить работу лабораторий, выпускающих препараты для борьбы с сыпным тифом. Активную деятельность развернула образованная 11 февраля городская противоэпидемическая комиссия. Массовыми противодизентерийными прививками удалось охватить в феврале 1942 г. почти 500 тыс. ленинградцев. Активную деятельность развернула противоэпидемическая и дезинфекционная служба города под руководством профессоров И. М. Аншелеса и П. А. Пацановского. Научно-практическую работу по борьбе с инфекционными заболеваниями возглавили Институт эпидемиологии и микробиологии им. Пастера и Институт вакцин и сывороток. Сравнительно широкое распространение зимой 1941-1942 г. вспышки сыпного и брюшного тифа потребовало от медиков выяснения источника этих инфекций. В результате анализа очагов сыпного тифа было выяснено, что его основными разносчиками были дети, главным образом из приемников-распределителей, куда они попадали в страшно запущенном состоянии. Для профилактики сыпного тифа в Институте эпидемиологии и микробиологии была создана специальная вакцина. Принятые меры помогли ликвидировать вспышки эпидемий тифа и тем самым предотвратить страшную угрозу широкого распространения эпидемий в