– Конечно, – сказал я. – В полнейшем.

– А по твоему виду не скажешь.

Кьяра шикнула на нас.

– Она меня терпеть не может, – шепнула Александра.

– Правда? А я вроде бы ей нравлюсь.

– Вот поэтому она меня терпеть не может.

Мне удалось улыбнуться и промолчать о том, как я много думал о ней и как мне ее не хватало. Вместо этого я спросил:

– Ты давно здесь?

– Примерно час. Ты был так увлечен чтением, что не заметил, как я пришла.

Она еще раз поинтересовалась, в порядке ли я, и я ответил, что от долгого чтения немного болит голова. Тогда она предложила уйти: было уже почти семь часов, время, когда библиотека закрывалась. Потом она предложила поужинать вместе, и я смог почти равнодушно ответить «конечно, почему бы нет», хотя мой внутренний голос при этом завопил: «Да-а!»

Охранница на вахте спокойно пропустила Александру, но меня остановила и снова позвала Рикардо. Пришлось мне постоять с поднятыми руками и расставленными ногами, пока он всесторонне охлопывал меня, смущаясь, судя по раскрасневшемуся лицу, даже больше, чем я. Пока он меня обыскивал, «Муссолини» с напряженной и решительной физиономией рылась в моем рюкзачке, хотя всю ее добычу составили несколько карандашей, блокнотов и пакетик конфет. Все это она сунула обратно с явным раздражением. Что она против меня имеет? Она что, умеет читать мысли, свиноматка этакая? Надеюсь, эту мысль она тоже прочла? Я прошел через рамку металлоискателя, обернулся и сказал «грациа», сопроводив это слово самой широкой и фальшивой улыбкой, какую только смог изобразить.

Солнце уже садилось, и фасад Сан-Лоренцо отражал его закатные лучи, отчего вид монастыря сделался немного зловещим.

– Что это было? – удивилась Александра. – Неужели Гризельда думает, что ты собираешься что-то украсть?

– Так ее зовут? Гризельда? Вроде так звали одну из злых сводных сестер Золушки?

– Та была Дризелла.

– Почти одно и то же. Да ну, зачем мне тут что-то красть, – ответил я, старательно изображая невинного мальчика. – Мне кажется, Рикардо ей приплачивает, чтобы почаще меня ощупывать.

– Фу, ты невыносим!

– Мне это уже говорили, – ответил я, вынимая из кармана пакетик «Джолли Ранчерс». Одну конфетку я забросил в рот и протянул пакетик Александре, предлагая угоститься.

– Ты серьезно? Тебе сколько лет, десять?

– Я сладкоежка.

Она взглянула на меня с таким выражением лица, что я и впрямь почувствовал себя десятилетним.

– Тебе, должно быть, холодно в этой куртке. Ты ее носишь, чтобы круто выглядеть?

Я ответил, что не захватил с собой теплой одежды, и Александра повела меня к одежным палаткам на другой стороне площади, но там продавали только сумки и ремни. Она предложила заглянуть в магазин модной мужской одежды, мимо которого мы проходили на днях, и мы свернули на ту же узкую улочку.

В витрине бутика толпились манекены в полосатых обтягивающих брючках, такой же расцветки жилетах и пышных рубашках в духе Лоуренса Аравийского. Это был совершенно не мой стиль, а Александра решила, что одна из жилеток неплохо смотрелась бы на ней, и я согласился.

Я спросил, где она пропадала два дня.

– А что? Ты по мне скучал?

– Немножко.

– Врешь.

– Правда, скучал.

– Но ведь не немножко же, – улыбнулась Александра.

Вот ведь какая самоуверенная, подумал я. Но она была права.

Она спросила, как продвигается моя работа, и я, не покривив душой, ответил, что пока трудно сказать. Я сам еще толком не понимал, какие тайны откроет мне дневник и что я буду с этим делать. Она посмотрела на меня так, словно не поверила, а затем спросила, что я такое читал сегодня, отчего у меня был такой расстроенный вид.

– Один старинный дневник, – сказал я, надеясь этим ограничиться. – Это грустная история.

– Чей дневник?

– Если я тебе скажу, мне придется тебя убить, – смеясь, ответил я. – Расскажу потом, когда узнаю подробности. Честное слово.

Для убедительности я перекрестился.

– Я уже второй раз вижу, как ты это делаешь. Ты был служкой в церкви?

– Не стал им, к великому разочарованию моей матери. Впрочем, не единственному.

– Ты доставлял ей неприятности?

– Ты даже представить себе не можешь какие.

Александра, слегка наклонив голову, окинула меня оценивающим взглядом.

– Очень даже могу.

– Причем она в этом не виновата, – и это была правда, мать всегда заботилась обо мне, как могла, и любила меня, я знал это. – Я боялся, что уже не увижу тебя больше.

Само вырвалось, я не собирался говорить это вслух.

– Я не нарочно, я просто… – она сделала паузу и, как мне показалось, не решилась закончить фразу. – Мне нужно было закончить кое-какие… домашние дела.

– В смысле, здесь по дому или остались какие-то дела в Нью-Йорке?

– И здесь, и там. Ничего серьезного, – ответила она, нахмурившись.

Не могу сказать, что я ей поверил, но тут она взяла меня под руку, и все остальное перестало иметь значение. Потом Александра взяла курс на какой-то ресторан, по ее словам, очень популярный у местных жителей.

В этом ресторане также царил полумрак: на столах стояли зажженные свечи, а других источников света я не заметил.

– Это что, особый шик или они тут электричество экономят? – пробормотал я, пока официант провожал нас к маленькому столику у окна. В ресторане было многолюдно и как-то по-хорошему шумно: народ веселился.

Александра скинула куртку. На ней была белая блузка со складками спереди, как у форменной мужской рубашки, наполовину расстегнутая, под ней кружевной топ, из-под которого виднелся золотой медальон – в целом, сочетание приличия и сексуальности.

– Чудесный медальон.

– Это мамин. – Она обхватила медальон пальцами.

– И в нем твой младенческий локон?

– Перестань, – она улыбнулась, но явно через силу.

– Я что-нибудь не то сказал? Извини, если обидел.

– Да нет, все… хорошо. – Наклонившись к свечке, она раскрыла медальон. Внутри оказалась маленькая фотография женщины, поразительно похожей на Александру – вне всякого сомнения, ее матери.

– Она красивая, – заметил я. – Вы с ней ладите?

– Да, – с придыханием произнесла она. – Она всегда на моей стороне.

– Повезло тебе.

– Да, – повторила она, и медальон у нее в руке едва заметно задрожал. Затем она захлопнула его со щелчком, подозвала официанта и заказала стакан красного вина.

Когда я заказал себе «пеллегрино», она удивилась.

– Не пью, – объяснил я.

– И никогда не пробовал?

– Было дело, но бросил.

– Давно?

– Скоро буду отмечать десятилетний юбилей трезвенничества. Та-да! – Я покрутил пальцем в воздухе и изобразил улыбку. Я искал следы осуждения или неодобрения на лице Александры, но оно оставалось невозмутимым и непроницаемым.

– Молодец, – похвалила меня она. – А что заставило тебя отказаться от спиртного?

– Дай бог памяти… –